Полностью уверенная в своих демократических институтах и надёжной системе социальной поддержки, группа норвежцев взбирается на гору. Но их общество в состоянии пойти дальше.
Концепция “демократического социализма” — это спорная территория, поэтому сейчас самое время изложить наши соображения и прояснить долгосрочные цели и краткосрочные стратегии. Как мы с Матье Десаном недавно писали в “Jacobin”, наличие долгосрочной стратегии, которая выходит за рамки капитализма и углубляет демократию, поможет реализовать равенство возможностей и общественную солидарность — ключевые принципы, которыми должно руководствоваться любое здоровое общество.
Все сводится к простому вопросу: действительно ли страны вроде Норвегии представляют собой границу того, как, по нашему мнению, могут выглядеть демократические экономика и общество? Если да, то, в конце концов, тождественны ли социал-демократия и демократический социализм?
Моя позиция не в том, что скандинавские страны являются недемократическими, как Советский Союз, но в том, что даже в скандинавских странах — где присутствует политическая демократия — демократический социализм всё же означает более глубокие демократизацию и обобществление экономики, чем в настоящее время.
Демократический социализм — не социальная демократия
Скандинавские страны — Финляндия, Норвегия и Швеция — это социальные демократии. Они имеют институты репрезентативной демократии, развитую систему социального обеспечения, государство контролирует корпоратистские коллективные переговоры между трудом и капиталом и до некоторой степени обладает контролем над экономикой. Эти подходы могут быть особенно привлекательны для обитателей нашей неолиберальной пустоши.
Но даже если труд получает больший вес на рабочем месте и в управлении экономикой, капиталистический контроль над большей частью рабочих мест сохраняется.
В социальных демократиях общественная собственность на большинство производственных активов ограничена по сравнению с тем, что возможно. Рассмотрим крайний пример, Норвегию. Бруниг подчёркивает вес общественной собственности в Норвегии, указывая на то, что государство владеет 74 компаниями. Это немало: государственные предприятия составляют около 60 процентов ВВП Норвегии. В первую очередь это Equinor, государственная нефтяная компания, на долю которой приходится около 60 процентов государственных акций (государство владеет 67 процентами её акций). В целом, государственные компании, включая нефтяную компанию, обеспечивают работой около 280 000 рабочих.
Но абсолютные цифры вне их контекста всегда обманчивы. В Норвегии около 2.8 миллионов наёмных работников. Только 10 процентов наёмной рабочей силы работает на этих государственных предприятиях. Общественный сектор в целом обеспечивает работой около 30 процентов трудовых ресурсов — самая большая пропорция в капиталистическом мире.
Несмотря на то, что это безусловно много по сравнению с другими капиталистическими демократиями, норвежское государство всё равно вынуждает заметное большинство работников работать ради своего выживания на капиталистических фирмах. Это тем более справедливо в случае других социальных демократий.
Демократический социализм, с другой стороны, предполагает введение общественной собственности на подавляющее большинство производственных активов, искоренение для трудящихся необходимости идти на рынок труда, чтобы работать на тех, кто лично владеет этими производственными активами, и более сильные демократические институты не только в рамках государства, но и на рабочих местах и в сообществах. Демократический социализм в нашей интерпретации — это глубокая экономическая демократизация. Это важное различие, но Бруниг, похоже, старается его затушевать. Делая это, он игнорирует то, что действительно важно в этом споре: почему он считает, что достаточно ограниченная общественная собственность и экономическая демократия в социал-демократических странах более предпочтительно или осуществимо, чем что-то более обстоятельное.
Это не вопрос дополнительных краткосрочных политических решений; многие институты социал-демократии должны быть сегодня основными требованиями социалистов. Это касается нашего как социалистов видения долгосрочных перспектив.
Границы социальной демократии
Границы социальной демократии очерчивает проблема, сохраняющаяся во всех обществах, которые ради обеспечения занятости прочно опираются на капиталистические фирмы: какие формы власти наиболее важные? Даже при наличии устойчивой политической демократии власть в обществах с преимущественно капиталистических экономиками осуществляется в основном не парламентом. Фирмы, благодаря самой их способности распределять инвестиции и ресурсы, принимают частные решения со значительными социальными последствиями. А эта власть подрывает институты представительной демократии.
Даже в лучших формальных демократиях — с идеально свободными и честными выборами — частные фирмы всё равно имеют непропорциональное влияние на избранных государственных чиновников, которые вынуждены поддерживать стратегии, обеспечивающие получение прибыли. Но как такое возможно, если они избраны на должность и подотчётны? Почему даже в социал-демократиях, где владельцы капиталистических фирм это лишь незначительное меньшинство электората, государственные бюрократы защищают извлечение прибыли?
Потому что большинство источников средств к существованию граждан в значительной степени зависят от фирм; и избиратели, и политики склонны предпочитать стратегии, которые удовлетворяют бизнес.
Экономический спад снижает государственный доход от налогов, уничтожает рабочие места и обычно заканчивается тем, что социалистические политики лишаются должностей, меняют курс на политику жёсткой экономии или свергаются в результате государственного переворота. Капиталистическая экономика работает как карательный автоматический откат по отношению к демократически избранным государственным управленцам, которые намереваются установить для своих избирателей социалистические институты.
Именно по этой причине шведский фонд трудящихся Мейднера, проект, передающий собственность на компании от капитала обществу, — то, что вызывало восхищение у нас с Брунингом и что мы бы хотели увидеть реализованным в какой-либо форме — в конечном итоге потерпел неудачу.
Есть ли в Норвегии институты, которые могли бы парировать удары капитала? Если руководствоваться социалистическими принципами инвестирования, представляется, что фонд национального благосостояния Норвегии может предложить линию обороны от власти бизнеса такого рода. Основанный в 1990 году как инструмент для инвестирования доходов от государственной нефтяной компании, к 2017 году он вырос до 8 488 крон. В случае забастовки капитала, средства могут быть перераспределены, чтобы противостоять потере рабочих мест или нехватке инвестиций со стороны компаний, которые используют свою частную власть для противостояния социалистической общественной политике.
Но фонд никогда не был использован таким образом, в него необходимо внести глубокие изменения, чтобы ослабить силу отечественного бизнеса. В отличие от намного меньшего принадлежащего Норвегии фонда Folketrygdfondet, её фонд национального благосостояния инвестирован в основном не в отечественную экономику. Он инвестирован в международную экономику с целью компенсации рисков от локальных экономических кризисов и владеет в в среднем 1,4 процентами каждой публично зарегистрированной компании.
К его чести нужно сказать, что он сыграл активную роль в уходе инвестиций из некоторых из наиболее отвратительных сфер (табак, ядерные и кассетные вооружения, уголь) и часто использует свои права акционера для того, чтобы изменить политику крупнейших компаний мира. Но фонд руководствуется получением получением прибыли и ограничен глобальной капиталистической конкуренцией. Финансовая цена этой принципиальной позиции была очень небольшой. Если использовать его против враждебной инвестиционной политики капитала, он будет брать на себя значительно большие риски и потенциально инвестировать в убыточные предприятия.
Фонд приносит народу Норвегии реальную пользу, а также предлагает реальные возможности противостоять капиталистической логике инвестирования. Но то, что он может сделать переход к демократическому социализму более осуществимым, не доказывает, что Норвегия уже достигла демократического социализма.
Больше демократии, больше общественной собственности
Социал-демократия содержит в себе нечто вроде парадокса. Её возникновение зависит от крупномасштабных забастовок и растущих профсоюзных организаций, которые порождают и жизнеспособные политические организации, и реформы социального обеспечения, и институты экономического самоуправления. Это цели, к которым нам следует стремиться.
Но исторически, когда социал-демократии консолидируются, основные представители различных общественных сил, проводивших эти реформы, государственные чиновники и представители профсоюзов, вынуждены сдерживать агитацию рабочего рабочего класса и солидарность, которая изначально сделала систему возможной, чтобы задобрить капитал.
Когда капиталистический кризис подрывает экономический рост, эти непростые альянсы склонны рваться, и социал-демократии часто принимают меры по обеспечению экономии, идут по пути правого либерализма, который они разделяют с самыми разными типами капиталистическими странами, такими как Дания, Германия, Нидерланды и США. Счастливая случайность обнаружения нефти в Норвегии начала 1970-х, главная причина того, что государство владеет такой значительной частью ВВП и причина того, что страна имеет настолько серьёзный фонд национального благосостояния, это не причина игнорировать эти существенные ограничения более полной демократии и общественной собственности.
Если демократический социализм это идеал демократического общества, то что мешает нам утверждать, что скандинавские страны в действительности являются примером демократического социализма? Один вариант ответа в том, что делая таким образом мы можем парировать предвзятое консервативное отождествление любого социального вмешательства с недееспособными авторитарными системами. Но в этом случае почему бы не делать то же самое более простым образом и не защищаться на собственно социал-демократическом поле? Ради чего тогда называть себя социалистами?
Не будем себя обманывать: государство всеобщего благосостояния скандинавского типа может быть намного предпочтительнее по сравнению с нашей неолиберальной альтернативой, а нам следует вести работу по построению каких-то из его наиболее важных институтов у нас в США. Но, называя себя демократическими социалистами, мы выражаем наше стремление к более глубокой степени демократизации общества, чем та, которую может позволить социал-демократия.
MICHAEL A. MCCARTHY для “Jacobin”. Перевод С. Спариша для сайта Народной Грамады и портала LEFT.BY
