Случившийся ещё при жизни Маркса и Энгельса разрыв между «реформизмом» и «революционизмом», «революционным радикализмом» – это важнейший для дальнейшей истории левой теории и практики «разрыв», во многом обусловивший драматургию социально-политических процессов в Европе и Азии в ХХ веке. При этом маркеры «реформы» и «революции» до сих пор преследуют последователей и исследователей марксистской традиции, задавая, в том числе, политическую структуру общества – деление на левые и левоцентристские партии, коммунистические и евро-коммунистические партии, – и партии социал-демократического и социалистического толка. В основании, при этом, важный методологический вопрос: можем ли мы реформировать, «очеловечить» капитализм или же он требует радикального «снятия», уничтожения?
Собственно, проблема в том, насколько возможно политическое примирение этих традиций (и возможно ли вообще?), и насколько в этом смысле мы можем опираться на теоретическое наследие марксизма (напомню, что традиционно принято эти подходы радикально противопоставлять).
Вопрос на самом деле ещё шире: как эти подходы могут помочь нам добиться наших обще-левых целей, которые с нами разделяют и немарксистские левые, а именно служить делу человеческой эмансипации, делу «действительного освобождения людей», говоря словами классиков. Наверное, не стоит напоминать, что искусственное разделение левых, противопоставление различных левых традиций по итогам работы 6-го конгресса Коминтерна, когда парламентская реформистская часть левых была объявлена «социал-фашистской», стало одной из причин прихода нацистов к власти в Германии (и что срочно пришлось преодолевать решениями 7-го конгресса в виде «народных фронтов»)
При этом приходится говорить о необходимости работы в условиях парламентской демократии, с учётом, однако, тех авторитарных тенденций, которые мы сейчас наблюдаем даже в традиционно-демократических странах. Появление этих тенденций в своё время стали одной из тем Александра Зиновьева, сейчас много о них говорит, например, Зигмунд Бауман, констатируя усиление влияния финансового капитала на национальные правительства; финансовый капитал же, в то же время, всё меньше зависим от национальных правительств. К слову, это именно то, что, по словам Команданте Маркоса, делает безразличным для стран Латинской Америки, кто находится у власти – левые или правые: требования Парижского клуба кредиторов одинаковы для всех, а национальные бюджеты, так или иначе, давно уже финансируются в кредит.
Одним из главных сторонников радикального разрыва между «реформой» и «революцией» и их противопоставлении в советской марксисткой традиции, как не удивительно, стал Владимир Ленин, который, например, в работе «Марксизм и реформизм», написанной в 1914 г., в пору борьбы с «ликвидаторами», сторонники которого выступали за ограничение политической деятельности легальными формами, писал, в частности:
«В Европе реформизм означает на деле отказ от марксизма и подмену его буржуазной «социальной политикой». У нас реформизм ликвидаторов означает не только это, а кроме того еще разрушение марксистской организации и отказ от демократических задач рабочего класса, подмену их либеральной рабочей политикой…»
Дальнейшая известная позиция Ленина по поводу «окончательно размежеваться» была связана именно с этим, хотя потом многие не услышали (или уже не захотели услышать) финал фразы – размежевание у него выступает как условие дальнейшего (возможного) объединения.
В этой связи возникает очень важное – на мой взгляд – замечание: приведённая выше цитата Ленина – это позиция Ленина-теоретика или Ленина-политика, отстаивающего своё видение дальнейшего развития партии и путей социального преобразования общества? Представляется, что здесь мы как раз встречаем Ленина-политика, позиция которого релевантна той политической ситуации, которая сложилась на данный конкретный момент, прежде всего – в РСДРП, и – поэтому – вряд ли стоит её абсолютизировать. Однако в итоге её абсолютизировали, сделав чуть ли не генеральной, подчиняющей себе все остальные возможные варианты, связанные с политической прагматикой и требованиями момента.
На самом деле – мы все помним – что как раз Ленин призывал избегать крайностей при принятии политических решений, говоря о необходимости сочетания всех форм политической борьбы – и легальных, и нелегальных – когда дело касается облегчения участи трудящихся и дальнейшей борьбы за их экономические и политические права.
Тут следует и ещё один фундаментальный вопрос: а снимал ли с повестки дня сам Маркс возможности «реформизма», его эффекты в плане преодоления если не самого капитализма, то хотя бы его краткосрочных и долгосрочных последствий, и противопоставлял ли он его «революционному снятию» капитализма, чистому «революционизму»? Или «реформизм» у него есть один из способов «снятия» капитализма, включенный в революционный процесс?
В 3-м томе «Капитала» Маркс (настойчиво развивая прежнюю тему освобождения от принудительного труда, заложенную ещё в «Философско-экономических рукописях» 1844 г. и «Экономических рукописях 1857-59 гг.»), не может не упомянуть про «царство свободы», которое
«начинается в действительности лишь там, где прекращается работа, диктуемая нуждой и внешней целесообразностью, следовательно, по природе вещей оно лежит по ту сторону сферы собственно материального производства…»
По другую сторону лежит
«развитие человеческих сил, которое является самоцелью, истинное царство свободы, которое, однако, может расцвести лишь на этом царстве необходимости, как на своём базисе. Сокращение рабочего дня — основное условие…»
Известный исследователь немецкой философии Том Рокмор говорит про этот фрагмент как «ошеломляющий», другие видят в нём отзвуки «романтизма» молодого Маркса. Однако этот пассаж про сокращение рабочего дня позволяет исследователям упрекнуть Маркса в склонности к «реформизму»: индустриальное общество и действительная человеческая свобода в принципе могут найти компромисс – если человечество сможет вернуть себе контроль над экономическими обстоятельствами, которые возвышаются над ним как необходимость в капиталистических условиях. Причём это в равной степени касается как нанимателей и владельцев средств производства, так и наёмных работников.
Каким образом?
Здесь я предлагаю обратиться вновь обратиться к 3-му тому «Капитала», где в 27-й главе «Роль кредита в капиталистическом производстве», Маркс пишет про акционерный капитал как «общественный», социализированный капитал «непосредственно ассоциированных индивидуумов» и, одновременно, как «упразднение капитала как частной собственности в рамках самого капиталистического способа производства»; это, по Марксу, ещё не общественная собственность, но один из возможных и необходимых условий дальнейшей социализации производства:
«Капитал, который сам по себе покоится на общественном способе производства и предполагает общественную концентрацию средств производства и рабочей силы, получает здесь непосредственно форму общественного капитала (капитала непосредственно ассоциированных индивидуумов) в противоположность частному капиталу, а его предприятия выступают как общественные предприятия в противоположность частным предприятиям».
Иными словами, акционерные общества для Маркса оказываются одним из объективных предпосылок социализма, рождающихся в недрах капитализма, хотя это ещё и не сам социализм. Проблема в том, что, прежде всего, в акционерных обществах труд, как правило, отделён от собственности на средства производства и на прибавочный труд. Добавим тут, что в современных условиях ещё и капитал отделён от собственности на средства производства и на прибавочный труд; впрочем, Маркс и это предусмотрел, там же описав собственников капитала как «чистых денежных капиталистов», не привязанных уже к средствам производства.
Тем не менее, акционерная компания для Маркса – это некая «точка перехода» к социализму, поскольку она разделяет владение и управление и, тем самым, даёт возможность подвергнуть окончательной деструкции власть капиталистов (которые больше не управляют непосредственно), не ставя под удар достигнутый капитализмом материально-технический прогресс.
Ещё в большей мере, по Марксу, это касается кооперативных предприятий, где
«уничтожается противоположность между капиталом и трудом, хотя вначале в такой форме, что рабочие как ассоциация являются капиталистом по отношению к самим себе…»
Впрочем, в дальнейшем развитие акционерных обществ и их достаточно широкая распространённость (по отношению ко всем прочим формам собственности) помогло стабилизировать капиталистические отношения, которым угрожало постоянное противостояние собственников средств производства и наёмных работников. Выход предложил американский экономист Луис Келсо (к слову, очень внимательно проштудировавший Маркса; в 1958 году он даже написал работу с весьма провокационным названием – «Капиталистический манифест», где, как и Маркс, одной из важнейших проблем капитализма, ведущей его к краху, назвал концентрацию капитала). «Современный капитализм плох тем, что капиталистов становится все меньше!» – писал Келсо, и, соответственно, для спасения капитализма необходимо «демократизировать» отношения собственности (главное программное произведение американского экономиста середины 1980-х годов так и называется – «Демократия и экономическая власть»). Наёмный работник, человек, работающий на «чужого дядю» – это плохой работник, справедливо считал Келсо, потому что он работает безынициативно, не заинтересованно, видя в труде только необходимость. Единственное лекарство от этой «болезни», по Келсо, состоит в том, чтобы людей, которых Маркс называл «пролетариями», тоже сделать собственниками. В итоге, Келсо предложил часть зарплаты людям, продающим свой труд, которых он сам называл «бедняками по происхождению», выдавать акциями предприятия, где они работают; американским экономистом так же была предложена модель продажи этих акций сотрудникам предприятий по заниженной относительно рынка цене. Этот метод наделения работников собственностью – «ЭСОП» – в результате которого работники начинают получать доход «посредством как собственного труда, так и своего частного капитала», сначала был внедрён в США в рамках «рейганомики», а потом получил распространение во многих других развитых капиталистических странах.
Разумеется, это не означало, что трудовые коллективы стали реальными совладельцами предприятий, однако это позволило снять ряд острых противоречий между ними и прежними (реальными) собственниками, в том числе за счёт созданной иллюзии социального партнёрства. На самом деле значительного перераспределения собственности в рамках этой модели не происходило, да и не могло произойти. Во-первых, акции передавались работникам предприятий в результате допэмиссии, а не перераспределялись по какой-либо более или менее справедливой модели, во-вторых, передача осуществлялась на возмездной основе за счёт, как было уже сказано, части выплачиваемых им в виде заработной платы средств. При этом владельцы и топ-менеджмент в большинстве случаев не допускали перехода контрольного пакета акций в руки трудового коллектива, продавая работникам чаще всего не более 20-40% общего числа акций и не допуская рабочих представителей в органы управления предприятиями.
Но вернёмся, тем временем, к нашей дилемме реформизма и революционного радикализма. Как мы заметили, сам Маркс ничего категорически против «реформы» капитализма не имел, полагая его естественное перерастание («врастание») в социализм за счёт постепенного высвобождения людей от рабского отчуждённого труда одним из возможных вариантов. Он обнаруживал даже, что акционерные предприятия, которые он считал «капиталистическим производством в высшем его проявлении», а также кооперативы, могут стать основой для дальнейшей радикальной социализации экономических отношений в обществе и перехода от капиталистического способа производства к непосредственно «ассоцианированному» (иначе – социалистическому, как разъясняет этот марксов термин Теодор Ойзерман).
По поводу же Энгельса вообще есть все основания предполагать, что именно он стал одним из основателей традиции демократического социализма, видя в постепенном расширении избирательного права новые перспективы для освобождения труда (в пользу этой гипотезы косвенно говорит и его достаточно близкая дружба с выдающимся теоретиком немецкой социал-демократии и «главным» марксистским ревизионистом Эдуардом Бернштейном). Так, в 1895 году во введении к переизданию работы Маркса «Классовая борьба во Франции» Энгельс писал, что
«рабочие стали оспаривать у буржуазии каждую выборную должность, если при замещении её в голосовании участвовало достаточное количество рабочих голосов. И вышло так, что буржуазия и правительство стали гораздо больше бояться легальной деятельности рабочей партии, чем нелегальной, успехов на выборах, – чем успехов восстания».
И далее:
«Ирония всемирной истории ставит все вверх ногами. Мы, “революционеры”, “ниспровергатели”, мы гораздо больше преуспеваем с помощью легальных средств, чем с помощью нелегальных или с помощью переворота. Партии, называющие себя партиями порядка, погибают от созданного ими же самими легального положения… И если мы не будем настолько безрассудны, чтобы в угоду этим партиям дать себя втянуть в уличную борьбу, то им в конце концов остаётся лишь одно: самим нарушить эту роковую законность…»
Так вот, тут я бы предложил посмотреть на нашу дилемму дополнительно ещё и с точки зрения, условно, религиозного мировоззрения и связанных с ним феноменов. Потому что все мы ещё помним «слоган» времён СССР – «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно!» А ведь это был самый настоящий «символ веры», своеобразный религиозный принцип, не требовавший рационального обоснования, но подчинения, достаточно репрессивный в отношении любого критического сознания, особенно в условиях советской действительности! Кто-то даже утверждал, что его автором являлся Сталин, который, как мы помним, начинал как слушатель семинарии, и это якобы объясняет всю иррациональность такого восприятия учения марксизма.
Конечно, это неправда. Источником этого выражения снова оказывается Ленин, – но с какой целью? Выступая как апологет марксова творчества, он в 1913 году пишет статью «Три источника и три составные части марксизма», призванную без лишних «экивоков» донести до не самых грамотных слоёв российского общества его теоретическое и политическое содержание; пишет в дидактических, а не полемических целях, в целях пропаганды марксизма, а не его критического рассмотрения. Собственно, это и привело его к необходимости значительного упрощения марксистской теории в этой работе, к сведению её до ряда простых для усвоения идеологем, одной из которых и стало тавтологическое «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно!».
Тем не менее, фраза про «всесильность» Маркса вошла в обиход, и в рамках советской догматизированной марксистской философии была превращена в непререкаемый метафизический принцип; метафизический – потому, что, как минимум, в нём утверждалась вечность и неизменность марксистского учения, будто бы дошедшего до своего теоретического предела в рамках марксистско-ленинской философии, изложенной, напомню, в «Кратком курсе истории ВКП(б)» (согласно известному специальному постановлением ЦК ВКП(б) от 14 ноября 1938 года, где «Краткий курс» был объявлен «энциклопедией философских знаний в области марксизма-ленинизма»).
И вот теперь мы вполне можем (и должны) задаться очередным вопросом: откуда была уверенность в этом всесилии? Откуда должна вообще приходить уверенность в том, что мы правильно всё понимаем и знаем, в каком направлении двигаться? Марксизм – не религиозная догма, а «левые – не церковь» – как справедливо по другому поводу заметил один наш североамериканский коллега; а теперь наша внутренняя убеждённость касается только наших собственных «мистических» переживаний.
Потому что не стоило бы, по-моему, сейчас снова прибегать к набившим оскомину разговорам о том, что всё развитие глобального человечества доказывает правоту видения Маркса. После распада «мирового социалистического лагеря», в пору затяжного кризиса, в котором очутились интернациональные левые, что, в том числе, объясняет все их шатания – вплоть до тактических союзов с правыми, – на фоне реванша проводников экономической ортодоксии, всех этих новомодных поборников неолиберальной прагматики, кому-то «исторический опыт» может доказывать и совершенно обратное!
Но я не зря в самом начале задал определённое условие. Что речь идёт о деятельности в рамках парламентской демократии. Демократия – это, как мы знаем, не самый идеальный политический режим, но в сравнении с тоталитаризмом, конечно, обладает рядом значимых преимуществ (тут мы можем вполне согласиться с Черчиллем). Тем более, что в наших условиях переход к условиям парламентской демократии будет означать значительный прогресс.
В этой связи, никакого другого пути, кроме как спросить у самих людей, как они оценивают наше мировидение, как они оценивают наши намерения, нет; единственный способ спросить – это снова и снова погружаться в электоральный процесс. Если мы считаем себя подлинными «друзьями народа», то, собственно, к этому народу и стоит обращаться, вовлекая всё новых граждан в этот процесс, что должно служить его последовательной демократизации. Разумеется, это предполагает также и готовность людей оценивать наше мировидение, и их готовность участвовать в демократии; особенно в нашей стране, где простые граждане последовательно отстранялись от участия в принятии политических решений и откровенно пугаются любой «политики».
Но это ведь не только наша проблема? Расползание авторитаризма по Европе – это данность, и в начале доклада я уже обращал на это внимание. Современные критики «европейского проекта» слева тоже требуют его «радикальной демократизации», видя в узурпации власти правящими элитами, находящимися под давлением (и даже, возможно, контролем) транснационального финансового капитала, угрозу его дальнейшему развитию.
Есть ещё один момент, к слову, очень важный для вышесказанного. Как говорит британский марксист Дэвид Харви, «всеобщее избирательное право крайне уязвимо без массового доступа к высшему образованию». Здесь трудно не согласиться, поэтому наше пристальное внимание сейчас должно быть направлено, в том числе, и на процессы, происходящие в системе образования, на попытки сузить его только до профессиональных компетенций учащихся, выкинув компетенции гражданские, гуманитарные и так далее, на постоянное падение его качества, будто бы осуществляемое вполне сознательно, осознанно. Не могу не напомнить в этой связи, что реформа образования в странах коллективного Запада началась после известных волнений второй половины 1960-х годов, когда было принято решение ограничить его содержание – как это формулировалось – «политически приемлемым уровнем».
Тем не менее, как пример подлинного политического демократизма можно привести ситуацию с греческой СИРИЗА и звучавшими в 2015 году призывами покинуть «еврозону» и ЕС. Да, возможно, Яннис Варуфакис, тогдашний министр финансов Греции, знал достоверно, как вытащить Грецию из долговой ямы, как вернуть ей подлинный, а не мнимый (ограниченный Евротройкой, которая, кстати, не является демократически избранным институтом, но обладает всей полнотой экономической власти в ЕС) суверенитет; и первым шагом на этом пути должен был стать Grexit. Но СИРИЗА пришла к власти демократическим путём, путём волеизъявления своих граждан, могла ли она узурпировать их право и в дальнейшем решать судьбу страны? На чём тогда должна была бы основываться их уверенность? В верности абстрактным идеологическим принципам, например, отказу от «соглашательской политики с мировой буржуазией», как призывали некоторые «радикальные левые»?
Но мы помним, что «левые – не церковь», а марксизм, на самом деле, «не догма, а руководство к действию»…
Проблема была в том, что большинство греков и не помышляло о выходе из «еврозоны», вполне понимая выгоды от такого положения, прежде всего, связанные с туризмом. Да, был проведён популистский референдум, в ходе которого две трети греков ответило «нет!» мерам жёсткой экономии; но он должен был, скорее, привести к внешнеполитическим эффектам, был ориентирован на известных внешних адресатов, которые его результаты по понятным причинам не захотели услышать. В итоге наши греческие товарищи выбрали путь, по их собственным словам, «партизанской войны» с Евротройкой, идя на крайне неприятные для левых уступки ей, но делая своё дело и восстанавливая мало-помалу социальную инфраструктуру своей страны, социальные льготы, право на бесплатное образование и получение медицинской помощи вне зависимости от наличия или отсутствия гражданства (в Греции вроде бы даже удалось вернуть первичную бесплатную медпомощь беженцам) и так далее.
Ну и в завершении…
Как было выше сказано, переход к подлинной парламентской демократии, а не симуляция её – это стало бы определённым успехом для нас. Но это, как все мы должны правильно понимать, только программа-минимум. Мало демократического присутствия в политике, расширение демократических отношений ещё и на сферу экономики должно составить нашу программу-максимум на ближайшее время, это – наш «политический горизонт».
«Если мы лишены демократического контроля над экономикой, говорить о политической демократии не имеет смысла. Я убеждён в том, что вопрос о демократии и о контроле над экономикой невозможно отделить друг от друга», – так это понимание выражает Пабло Иглесиас, генеральный секретарь испанской партии «Подемос».
Подлинная социализация экономических отношений не означает простого механического присвоения собственности народу; как мы помним, в нашей недавней истории это в итоге привело к «государственному капитализму», в условиях которого мы живём до сих пор, – при происходящем постепенно (явно или неявно) «ускользании» части общественных активов в частные руки, аффилированные, впрочем, всё с тем же государством. Ленин это видел как временную форму организации собственности, – до той поры, пока рабочие сами не научаться управлять производством, – однако нет ничего временного в нашем обществе, что не грозило бы стать постоянным. На данный момент очередным (и важным) этапом нашей «революции слева» стало бы установление демократического гражданского контроля над сферой экономики (коллективов предприятий – над предприятиями; жителей городов и посёлков – над муниципальной собственностью; приватизация национальных активов, градообразующих государственных предприятий – только через национальный и/или региональный референдум и так далее; в наших условиях также считаем целесообразным помимо государственной и частной собственности вернуть в правовое поле понятие «общественной» — например, коммунальной или муниципальной — собственности).
Приемлемой же стратегией такой «революции», адекватной сложившимся историческим обстоятельствам, мы можем признать то, что бельгийский политический теоретик Шанталь Муфф называет «радикальным реформизмом».
«Я полагаю, что приемлемой стратегией для левых сегодня был бы радикальный реформизм, осуществляемый путём грамшианской «позиционной войны», продвигающей реформы вперёд настолько, насколько это возможно… Мне кажется, именно это предлагает Иглесиас своим проектом «четвёртой социал-демократии», – говорит она.
Пусть не пугает тут нас слово «социал-демократия»: все мы вышли из неё, как вся русская классическая литература из гоголевской «Шинели». Тем более, что речь идёт о том, чтобы вернуться к идейно-политическим истокам: Иглесиас говорит о марксисте Бернштейне, а Муфф призывает социал-демократов отказаться от «неолиберального консенсуса» и вновь обратиться к проекту «действительно радикальной социал-демократии», обращённой к нуждам миллионов, а не ориентированной на политический компромисс с целью поддержания стабильности системы власти.
Александр Опарин, член ЦК Белорусской партии левых «Справедливый мир»
Впервые опубликовано в бюллетене ЦК Белорусской партии левых «Справедливый мир» «Новый Товарищ» (Октябрь 2017)
1. Белоцерковский, В. Мотивы Луиса Келсо (в кн.: В. Белоцерковский. Путешествие в будущее и обратно) [Электронный ресурс] // Wikireading.ru. – Режим доступа: https://biography.wikireading.ru/194423 – Дата доступа: 10.08.2018.
2. Дэвид Харви: «Всеобщее избирательное право крайне уязвимо без массового доступа к высшему образованию…» [Электронный ресурс] // Left.BY – Режим доступа: http://left.by/archives/12389 – Дата доступа: 08.08.2018.
3. Ленин, В.И. Марксизм и реформизм [Электронный ресурс] // Wikireading.ru. – Режим доступа: https://history.wikireading.ru/403161 – Дата доступа: 07.08.2018.
4. Маркс, К. Капитал: в 3-х тт. – М.: Политиздат, 1975.
5. Пабло Иглесиас: Вопрос о демократии – это вопрос о контроле над экономикой [Электронный ресурс] / И. Будрайтскис, «Открытая левая» // «Открытая левая». – Режим доступа: http://openleft.ru/?p=5612 – Дата доступа: 08.08.2018.
6. Ойзерман, Т.И. Учение К. Маркса и идея насильственной революции // Карл Маркс и современная философия. Сборник материалов научной конференции к 180-летию со дня рождения К. Маркса. – М.: ИФ РАН, 1999. – С.145-158.
7. Рокмор, Т. Маркс после марксизма: Философия Карла Маркса. – М.: Канон+, 2011.
7. Энгельс, Ф. Введение к работе К. Маркса «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.» // К. Маркс, Ф. Энгельс. ППС. – М.: Госполитиздат, 1962. – Т. 22. – С. 529-548.
8. Шанталь Муфф: Приемлемая стратегия для левых сегодня – радикальный реформизм [Электронный ресурс] // Left.BY – Режим доступа: http://left.by/archives/9994 – Дата доступа: 08.08.2018.
9. Iglesias, P. ¿Una cuarta socialdemocracia? [Электронный ресурс] // Público. – Режим доступа: https://blogs.publico.es/pablo-iglesias/1058/una-cuarta-socialdemocracia/- Дата доступа: 08.08.2018.
About The Author
