Над следственным изолятором КГБ кружит хищная птица. Беркут или ястреб, может, сапсан. Не ясно, откуда этот пернатый красавец в центре столицы. Охраняет души жертв ЧК?
Предрассветное небо глубокое, пронзительное, даже сквозь решетку. Смотрю после подъёма через окно, Чижик бодяжит чифирь. Пока он не примет напиток его лучше не трогать. Шестичасовой подъем никого не делает добрее.
“Американка” — почти семейная тюрьма. Всего 18 камер, санузел только в трех. И сидели семьями. В камерах, форме гроба, что-то перманентно давило на мозг. Наверное, души расстрелянных.
Времени для меланхолии, однако, немного. Чижик хорошенько взбодрился чифирём и смеётся как ребенок, тыкая пальцем в глянцевый журнал. Ухххаа! Я невольно заинтересовался. “Игорь Дмитриевич, что там, что?”. “Да смотри, какая шмара! Мне бы только за … подержаться, тому, кто ее …!”
Чижик — рецидивист. Больше двадцати лет из своих сорока девяти он провел за решеткой. В тюрьме мало развлечений, поэтому любая ссора, анекдот, шаги по периметру уже событие. Чижик сидел по очереди с большинством кандидатов в президенты. Он дал мне мою первую кличку “Студент”, а Михалевичу “Царь”. На обложке “Максима” Лера Кудрявцева. Восторг уголовника мне непонятен, обычная мастеровщина, фотошоп, но мой сокамерник восемь лет не был на воле. Извинительно.
Если общественно-политические газеты нам не доставляли до февраля совсем (после вырезали все связанное с 19.12), то выписать гламурный журнал с телочками было несложно. Это, кстати, четвертая из семи камер, которую я сменил в следственном изоляторе. Переезд — то еще нервительное мероприятятие.
Достоинство хаты в том, что достаточно времени подумать о себе. Особенно ночью, когда Чижик и другие сокамерники спят. Можно даже поговорить с лампочкой, или камерой наружного наблюдения, замаскированной под пожарный извещатель. Тем более нелепо, что курить в хате никто не запрещает. Камера наблюдения лично не ответит, но каждая секунда пребывания арестанта записывается, его поведение анализирует психиатр и даёт рекомендации оперчасти, следаку и наседкам, как лучше размазать человека. Всё сказанное будет обращено против вас. Ваши пристрастия в еде, байки о первой любви, как вы испражняетесь, сексуальные приоритеты, жесты, привычки, интонация — все это ляжет в досье КГБ.
Разговорчивее помогут быть стукачи, провоцируя такие беседы. Это не менты. “Контора глубокого бурения” внимательно прошагает по Вашему прошлому. Не сомневайтесь. Вспомнят и первую девочку из школы и детский энурез, если такой был. Беспощадные биографы.
Разумеется, оперчасть СИЗО не ела хлеб даром. Помимо информированных наседок, обычных заключенных по одному делу сталкивали лбом друг с другом.”Хахаха, смотри, этот объявил голодовку, а сам жрет яблоко!” эта этого назвала мудаком”, “а от этого воняет!” Человеческая психика пластична, всегда легко списать часть своей боли на коллег.
Я иногда надувал щеки, пафосно говорил невидимому соглядатаю на потолке: я когда-нибудь выйду отсюда и всё расскажу.
Насилие как гуттаперчивый кактус. Идя по кружевной лестнице в позе “ласточка”, получить подачу в затылок = бесценно. Земля из-под ног, и действительность медленно отчаливает первым рейсом. И синяков нет, и бодрый опер в допросной как ни в чем не бывало спрашивал: “Как Вы сегодня, Сергей Владимирович, хорошо выглядите!” Ему казалось, что заказные побои от конвойного заставят полюбить его, опера, такого гуманного и дружелюбного. Ненависть к чекистскому беспределу накапливалась ежедневно, исподволь.
Мне до сих пор непонятно, за что я сюда попал. “Жертва обстоятельств”, примерно то же, как важный комитетский чин во время допроса назвал жестокое избиение Некляева “эксцессом исполнителя”. Официальное обвинение сообщило мне впоследствии, что в радиодебатах “призвал на Площадь”, участвовал в акции и “мешал движению общественного транспорта”. Ну да, мешал. Не уверен, что только транспорту.
Первый контакт с камерой был без взаимных симпатий. Шесть человек в четырёхместной. Дикий холод, старик-генерал, укравший алмазы, нелегал из Афганистана, etc. Хоть люди все интеллигентные. Через несколько суток меня перекинули в хату номер один. Едва вертухай щелкнул дверью, я пригляделся: “Саня!!” Казалось, и он рад встрече. С пресс-секретарем Санникова Александром Отрощенковым мы знакомы с начала нулевых, хотя и друзьями никогда не были. Но сейчас, в токсичной атмосфере тюрьмы, он мне показался почти родным.
Помогало, что в нескольких метрах за стенами Николай Статкевич и другие соратники.
Пресс преследовал с первых дней. Как подозреваемого по особо тяжкой водили нагнув, вопя “башку вниз”! “Не поднимать!” В итоге, когда привезли в прокуратуру на предъвление обвинения, так и не понял, где я. Стоял, равнодушно уткнувшись в пол. Пока прокурор Кулик не рассмешил: “Ой, а эта хто у нас такой неабшчыцельны?”
Обращались с нами как с цитрусовыми при желании получить свежий сок. Многократные шмоны, когда на пол летит все с сумок и общака, колбаса на полу соседствует с трусами. А их владелец под морозец и многоголосое скандирование голый приседает: “Раз! Два!.. Дцать!”. Из штатных вертухаев наиболее омерзительным был Вася, судя по тельняшке, дембель ВДВ. Собрав в бывшем спортзале группу немолодых, уважаемых людей, он ставил на морозе всех на вывороченные ладони под углом в сорок пять градусов. Они, абсолютно без одежды, были близки к потере сознания. Вася рассуждал: “Штатный обыск. Вы что-то все прячете в жопе. N, что у Чаки в жопе?” Чаки арестант из руководства МТЗ. Не помню, зам или главный инженер. Вот так вот Вася развлекался.
Как-то стоя на растяжке покосился на свет открытой камеры. Всех оттуда угнали в мерзлый спортзал. Из нее, подпрыгивая, выкатился апельсин и замер перед оградой периметра.
Человеческий фактор сыпался, перед Новым годом вышли Дмитриев и Рымашевский. Судьба Дмитриева была понятна после того, как его с трибуны похвалил дорогой президент. “Вот, парень, молодец, признался, не в подвалах Лубянки, сам!”. Вообще Андрей Владимирович сидел в СИЗО спокойно. Хвастал сокамерникам романом с российской поп-дивой, деньгами, политическим хайпом. Накануне Нового года его вызвали на допрос и объявили, что выпускают. Строго-настрого запретили говорить об этом. Дмитриев принялся густо врать сокамерникам, что Новый год будет встречать с масками. И вообще, его будут обижать, а возможно даже бить. Парни бросились собирать ему из общака продукты. Если кого то в другую камеру или СИЗО переводят, ему из последнего собирают общий пакет с едой, чтобы не голый в новую хату зашел. Дмитриев пакет …взял. Наверное занес семье на праздничный стол, хотя скорее, оглянувшись на улице выбросил в урну. То, что ему собирали от сердца.
Рымашеуски, наверное, пошел на сотрудничество. Говорят, его допрашивал сам глава КГБ пограничник Зайцев.
Был и второй, и третий эшелон “освобожденных”, через две недели, дальше. Пацаны дельно упёрлись поначалу, потом устали.
Перемены в СИЗО начались с наших арестов. Дело не в уплотнении камер. Прежнего хозяина тюрьмы сменили на вкрадчивого садиста, ростом почти карлика, полковника “Орлова”. Впрочем, впоследствии была информация, что его настоящая фамилия Курлов. Ей-Богу, как былого минского губернатора. Жестокость странной группы в масках, засланной, чтобы нас кошмарить, и самые изощренные подлости в стиле комитета — это все Орлов (Курлов). Из камер исчезли права и обязанности следственно-арестованных, появилась зондеркоманда в черных масках, которая творила беспредел.
Разумеется, освежили внутрикамерную агентуру. Подняли с Новосад (колония строгого режима) мясистых и не очень лбов. Они пытались столкнуть нас лбами с другими заключенными. С брызгами слюней вопили: “Это вы, политические, виноваты! Пока вас не было ровно все на жопе сидели!” Саня Отрощенков впрягся за меня во внутрикамерной разборке, когда стукач решил побыковать. Его солидарность — это было важно. Да и уступал всегда свою шконку вздремнуть после подьёма, мою с прохода надо было убирать. Мы недолго сидели вместе. В начале января меня перекинули в десятую хату.
“Маски” от полковника Орлова делали каждый день незабываемым. Пятнадцать надрывных глоток вопят на проходящих арестантов, бьют дубинами в щит. Люди и падали с этой винтовой лестницы, и руки ломали. Мой хороший знакомый Игорь Олиневич не подчинился произволу. Он нарисовал снегом “А” на стене прогулочного дворика, маски потребовали, чтобы он стёр это своим свитером. После отказа анонимные уроды принялись избивать парня. Остановил это штатный контролер, старший смены.
Штатные контролёры в большинстве своём были обычными людьми, не склонными к садизму. Что положено — то положено. Это не мешало служакам устроить жесткий шмон хате, где кто-то посмел пожаловаться надзорному прокурору. Среди них были интересные персонажи: молодой парень с серьгой в ухе, когда стоял на музыке в прогулочном дворике включал рок. На прогулке всегда громкая музыка, чтобы арестанты не переговаривались. Правда, когда играла тема ДДТ “Я пил вчера у генерала ФСБ”, на строках “твои коллеги дрянь да пидорасы” он глушил звук. Говорили, он на воле реально где-то стоит за пультом. Ещё старший смены, прапорщик (при мне уже получил старлея) человек лет пятидесяти, по-своему справедливый, письма раздавал, как только отдавала спецчасть, а не на следующий день. Это он отбивал Олиневича у масок. Был, конечно, урод Вася и его последователь Жаба, но такие бывают всегда.
Изобретательность карлика Орлова не знала пределов. Как-то февральским днём нас выгнали из хаты, вернувшись, нас встретила свежая красная черта. “Когда водит любой сотрудник администрации СИЗО (включая обычных контролёров) заключённые обязаны быть за чертой. “Неповиновение приравнивается к попытке побега, будут применены спецсредства” — гнусавил контролёр. Теперь в угоду Орлову (Курлову) мы были вынуждены построиться, пока гремит ключ в замке. Молодым и резвым терпимо, а вот падать с пальмы (второго яруса) людям в возрасте не всем просто. Времени буквально три секунды.
С “масками” временами было забавно. Алесь Михалевич, получив свободу, организовал пресс-конференцию, где рассказал о пытках в “американке”. Он вообще красава, хотя и рисковал вернуться назад немедленно. Масок убрали, следственный изолятор проверял аж сам замгенпрокурора Стук. Хорошая фамилия. По итогам пытался уверить читающую публику, что Алесь повторяет страшилки рецидивиста Чижика. Так у маститого вора пресс-секретарем стал Стук.
Спецчасть “Американки” — это особая территория. Туда приходят письма, телеграммы, газеты, денежные переводы. Писем ждёшь с трясущимися руками, газеты с обрезанной хроникой — просто дар. Не всю корреспонденцию нам передавали. Знаю лично 17 человек, своих знакомых, которые мне писали, но ни строчки от них не получил. От незнакомых тем более. Спецчасть курирует денежные переводы на счёт арестантов для отоварки в тюремном виртуальном ларьке. Деньги шли на счёт физического лица, сотруднице спецчасти СИЗО с забавной пометкой “алименты”. Судя по количеству заключенных, эта немолодая женщина весело провела жизнь.
С месяц писем не было вообще. Затем Контора глубокого бурения выбрала пятерых девушек, с которыми у меня когда-то была дружба или эмоциональная связь (не знаю, как КГБ это делает). Плюс родственники. Писем ждешь как… человек который читает “Село Степанчиково и его обитатели” в седьмой раз. Потому что книги меняли крайне редко, это был штришок “нового курса” полковника Орлова.
Барышни развлекали меня: “А у нас весь фейсбук смеется. Мартысевич подралась с Поплавской. Последняя утверждает, что её “ударили по больному колену. Не уточняет, больным стало до или после”…”очередь за сахаром, да по килограмму в руки. Дед какой-то завозмущался. Его молодой мужчина строго спросил: “А Вы были на Площади, чтобы теперь претензии предъявлять? Пожилой человек побурчал и затих”.
“Серёжа, выходи скорее, здесь солнце!!!” Храню все письма бережно, как заначку. Кроме них и книг у меня больше ничего и нет.
Следствие продвигалось медленно. Следственно-оперативная группа КГБ и МВД слабо разбиралась в политике. Так, опер Сан Саныч выразил горячую уверенность, что кампанию Статкевича спонсировал Социнтерн. Я искренне смеялся. Социнтерн денег не даёт, он их забирает в виде драконовских членских взносов. Смешнее было только когда следак Капитан Горбацевич перепутал деноминацию с девальвацией. Он побагровел плешью и отправил меня назад в камеру.
Один раз в тех стенах встретил настоящего службиста-интеллектуала. В дорогом костюме, этот седовласый мэтр вел беседы ни о чем, поставленной интонацией профессора из университета. Чуть позже понял суть его визита, где, оказывается велась видеозапись: он харчился бутербродами с икрой (не успел поужинать, по его словам), предложил мне. Хорошо сработал инстинкт собаки, из чужих рук еду не беру.
С капитаном КГБ Павлом Горбацевичем я столкнулся в день ареста. Он вел так называемую “группу Статкевича”, кандидата и его соратников. Профессиональный змеиный взгляд, чекистская обойма угроз для следственно-арестованного. Он деликатно садился боком на стол рядом с обвиняемым и тыкал в УК. “Смотрите, Сергей Владимирович. Санкции по Вашей статье от 5 до 15 лет. По первому разу получите 7. Выйдете, бабушка уже умрёт, вы её никогда не увидите”, — вкрадчиво описывал следователь моё будущее. То же самое он говорил женатым с поправкой на жену (бросит, за 7 лет найдет другого мужчину, детей будет нянчить чужак.)
В семье Санникова предметом шантажа коллег Павла по КГБ стал сын Даник.
Это не мешало капитану внезапно начать орать, опершись кулаками об стол. “Сдай мне Статкевича и п…й в свою Польшу! Я тебе даже билет куплю!!” Арсенал доброжелательных обещаний был шире: расточить мою пневматику под боевой ствол, отправить в пидорхату. В январе давили особенно сильно, пообещали переквалифицировать статью на “попытку государственного переворота”. Ради такого события обещали даже пригласить адвоката для проведения следственных действий. Впрочем, по уровню психологического прессинга гэбист явно страдал от начальства: через неделю после нашего вынужденного знакомства много лет не куривший Горбацевич задымил.
Обыск в моей квартире продолжался более пяти часов и ожидаемо ничего не принёс, хотя опера распотрошили даже мусорку. Развинтили зачем-то электробритву и ДВД, разобрали холодильник (отдам легендарный холодильник бесплатно. Работает. Но после пыток ЧК икает по ночам). Что они там планировали найти? Короче, по уровню ущерба схоже с происками банды мелких шкодников.
На третьем часу обыска майор торжествующе извлёк сломанную пневматику и записал в протоколе “черный пистолет”. Здесь спасибо понятым. Елена Федоровна снизу старшая по подъезду. У нас по-разному складывались отношения за 15 лет соседства, с ее мужем, оркестровым ментом, мы даже успели подраться в конце 90-х. Но здесь соседка включила свою знаменитую принципиальность: “Я жена милиционера. Какой это пистолет? Этим муляжом только колдырей гонять из-под магазина”.
Опер нахмурился, но переписал. Кстати, мои бывшие соседи по квартире снизу творческие люди. Мент Володя, выпив, выводил, фальшивя, с балкона на трубе: “Есть только миг между прошлым и будущим. Именно он называется жизнь!” Иногда собирались слушатели, и семейная пара во главе с Еленой Фёдоровной спускала с балкона на верёвке пакет для пожертвований. Короче, ищу оправдания, что был не самым серьезным фриком в подъезде.
Кроме Чижика пересекался с русским бизнесменом. Гонял нефтепродукты через прозрачную границу. Комитет забрал его у ментов, видимо, взамен за показания против таможенника. Это было резонансное дело. Бизнесмену обещали индульгенцию. Капитан ВДВ, яркий пример русского темперамента “с шашкой и на коне”. Его действительно выпустили, но и на воле он, похоже, продолжал оказывать мелкие услуги госбезопасности. Один из таможенников бежал аж в Латинскую Америку, куда руки беларуских оперов не дотягивались. Разозлённый КГБ снял документальный фильм о “негодяе”, одна из говоряших голов — пышущий праведным гневом мой коммерсант: “Да мы… да мы с пацанами скинуться собирались, чтобы наказать его…” Угадайте, кто слил документальную нетленку КГБ в сеть? Правильно, Сергей Сацук, “Ежедневник”. Нет, беглого таможенника совсем не жалко. На аудиозаписи КГБ он предлагает свои услуги в качестве агента, сдать Алеся Михалевича и Андрея Бондаренко, с которыми, по словам экс-таможенника у него “хороший контакт”. Опер резонно замечает, что не занимается политикой.
А вот россиянин, мужество и стойкость которого меня поразили — уроженец Могилёва Киселев. Его по подозрению в неуплате налогов брала аж целая”Альфа”. Дом штурмовали как опору Аль Каиды, буравили забор, перепугали жену с ребенком. Претензии к нему были скромные — 30 миллионов долларов. Допрашивал сам погранец Зайцев, который по недоразумению возглавлял тогда КГБ. По словам Сергея Киселева, бонза в погонах предлагал: “Не хочешь деньги отдать — отдай самолет! (У Сергея Киселёва был бизнес-джет. Через три года после обвинительного приговора я увидел птичку на аукционе. Таки-забрали). Киселёв в быту был вежливым и скромным человеком. Но в общении с хамами в погонах был резок, как парень из 90-х. Даже когда мерзота Вася с другом Жабой пытались его прессовать.
Там, за горизонтом тюрьмы, шли важные для меня процессы, проносились события, о которых я не знал. Католические костелы в польской Вжесне служили мессу за моё освобождение. Польские друзья собрали денег и купили мне приличную одежду. Получил ее в передаче. Наконец, парни и девчонки из Варшавы выстроились напротив посольства в пикет с транспарантом: “Прочь от Марцелева руки, свободу Марцелеву, суки!” Ребят снимал на камеру квадратный дипломат, но они не расходились.
Спустя пару лет. Политическая сцена предполагала полный переформат среди оппозиции. После этих арестов многие должны были просто уйти, к своим семьям, на которые ссылались в оправдание позора. Вон из профессии. Но они по-прежнему взаимно рукопожатные, на мой призыв пройти детектор лжи отреагировали враждебно-прохладно. Известный политик Рыгор Костусев в нашем заочном диалоге в “Белгазете” предложил для взаимного доверия… поиграть в футбол.
Детектор лжи для политиков, запомните. Большинство фигурантов 2010 уже проходили это, только очень стесняются сказать. Повторим это в формате медийного шоу, под камерами и суфитами. Не получилось уговорить их у меня — получится у вас.
В марте 2011 меня перекинули в “четвёрку”. Там я познакомился с Олиневичем, который впоследствии напишет в первых впечатлениях, что к ним заехал “польский бандит”. Он прав. Во мне мало осталось от политтехнолога Сергея Марцелева. Дело не в стрижке наголо. С каждым днём моя идентификация менялась. Наверное, я был на тот момент хитрым и нагловатым арестантом. “Молодёжная камера”, как назвал её главкум, была относительно светлым фрагментом этого варикоза. Весна, убрали “масок”, вменяемые сокамерники и интеллектуал Олиневич с нашими спорами о роли рабочего класса в Первой мировой.
11 апреля натужно завыла сирена воздушной тревоги. В шесть вечера над главным проспектом. В Минске террористический акт в метро, много погибших. В камеру впервые заносят телевизор, ранее отобранный и включают эфирное телевидение. Новостной выпуск СТВ. Расскажу фрагментами. Телеграмма знакомицы с небольшой извилиной и соответствующим текстом: “Сережа, как здорово, что ты в тюрьме! Не пострадал!” Действительно, ёптать, здорово. А то резво бы в метро пошёл тем вечером. По камерам передают списки погибших и раненых.
В “Американку” клиентов завезли 13-го вечером. Троих. Коновалова, Ковалёва и Почицкую. Содержали их странно: Коновалова и Ковалёва погрузили в тройку и двушку, две камеры, часто используемые как одиночки. Я был в четвертой, кто-то из них у меня за стеной. Иногда стена странно позванивала — то ли били, то ли сам бился. Когда выводили на периметр, бросалась в глаза их пластмассовая посуда весёлой раскраски, выставленная наружу. Нормальную чекисты им не давали, боялись суицида.
Обращались с ними, как и с нами, не по внутреннему распорядку. Только, простите, с ними ещё хуже. Режим содержания — в одиночках (Яна Почицкая, наверное, в общей была), допрашивали независимо от времени суток. Еще было интересная спартакиада: их несколько раз за ночь поднимали и гоняли по круглому периметру “Американки”. Контролёр при этом ревел и журчал электрошокером. Почицкая издавала непрерывный звук на высокой ноте. Ее можно понять: призов в таких увлекательных соревнованиях не было.
Процессуальный статус женщины, насколько я знаю, переквалифицировали в свидетеля обвинения. А может, просто следователь с прищуринкой подарил ей цитрусовый, вложил в ладошку и сказал: “Беги уже домой, егоза. Чтоб больше ни-ни!”
Коновалова и Ковалёва осудили. Судьба Почицкой сложилось успешно, она молодая мать и помнить не желает о взрыве метро и тех двух парнях. Не хочу становиться в прокурорскую позицию, Бог нам всем судья. Единственное по теме — смертная казнь это преступление государства против граждан. Хватит об этом.
Дальше смена статьи, как и всем, суд, где можно было почувствовать себя звездой, но я чувствовал только отчаяние. И всё же условная свобода, 2 года с отсрочкой условно. Наконец разомкнули наручники в зале суда. Свобода, мои родственники, увидевшие друг друга после тридцати лет забвения.
Последнего сотрудника КГБ я по своей воле видел, когда забирал вещи из СИЗО. Он ещё передачи от родственников принимает, ищет дары запрещённые, помните его конечно, дядя с причёской Брюса Уиллиса. “Надеюсь, мы больше никогда не увидимся” — попрощался с ним. Он косо посмотрел и, по уставу, ничего не ответил. Сзади недобро подталкивали родственники заключённых, несущие добро и радость в передачах.
Кешер, мое арестантское имущество, тянул плечо. Остановился, опустил барахло на тротуар и поневоле оглянулся на окно приёма передач. Со ступенек, подпрыгивая, скатился апельсин, неприлично оранжевый на фоне ведомства.
*************************************************
Предыдущие части:
Сергей Марцелев о Площади-2010. Часть I. Дойти до площади
Сергей Марцелев о Площади-2010. Часть II. Марш Достоинства-2010. Ретроспектива
Сергей Марцелев о Площади-2010. Часть III. От заката до рассвета
About The Author
