Утконос-философия

(О книге Владимира Владимировича Мацкевича «Не думайте о рыжем слепом утконосе»)

Предлог

Книга, о которой пойдет речь, – сборник множества текстов на разные темы, поэтому мне предстоит справиться с технически трудоемкой задачей – проглотить ее целиком, переварить полностью и рассказать что-то внятное и осмысленное о своих впечатлениях. 

Конечно же, это всего лишь предлог, поскольку речь пойдет не только о книге и ее авторе, но и о культуре, и о интеллигенции, и том, какой (не) должна быть современная философия, и много об чем другом.

Я выпустил свое мышление наружу и куда занесет эту бестию – для меня самого интрига, но я постараюсь быть несколько интереснее, нежели эта книга.

Яблоко вдохновения и раздора

Предысторией написания данной работы стало то, что В. Мацкевич в одной сетевой дискуссии с участием весьма известных людей (философа С. Дацюка и др.) в ответ на мою острую, но соответствующую нормам приличия критику, позволил себе жест, сопряженный с риском, – обозвал меня «болваном». Весьма признателен ему за такой повод высказаться – я ждал, когда подвернется какой-нибудь вопиющий случай.

Со своей стороны, я мог бы без труда подобрать для него выражения похлеще и успокоиться, но он меня вдохновил, подобно яблоку, упавшему в 1666-м году совсем не на голову, но возле И. Ньютона, согласно его дневнику. Я впал в одержимость мышлением и теперь даже не знаю, как воспринимать этого философствующего провокатора и скандалиста. 

В символической картине мира упавшее однажды яблоко оказывает колоссальное влияние на физику, а в рациональной – это абсурд. Странновато, не правда ли? Но прецедент-то есть, поэтому разуму остается лишь изворотливо списать все на случай. Я не сторонник подобного списывания – более честно признаться, что разум здесь малопригоден и реальность его сложнее. 

Как следствие, влияние В. Мацкевича на мое настоящее творчество простирается от колоссального до абсурдного значения без какой-либо истины посередине – все зависит от того, на какое стеклышко с тем или иным образом мысли падает непреднамеренный взгляд моего умозрительного калейдоскопа. 

Вообще я предпочитаю мыслить сложную реальность, поэтому мое сознание априори трансцендентно любым картинам мира, которые мне кажутся по-разному наивными, но я в достаточной мере владею их языками, чтобы интерпретировать свое мышление в их терминах.

Определенно лишь то, что В. Мацкевич оказался причастен. Это, разумеется, роковая случайность и на его месте мог быть (или не быть) кто-нибудь другой, но звезды сошлись именно на нем, поэтому я решил ответить.

Фаршмак в очки 

Как-либо обзывать В. Мацкевича в ответ мне показалось напрасно – он был к этому готов, поэтому я озадачился вопросом, как же сделать так, чтобы ответить ему доходчиво?! 

Сразу оговорюсь, что искушаться другим здесь сильно не нужно – при всем нескончаемом уважении к моим злопыхателям, я давно не в состоянии уделить внимание и время каждому, поэтому отбираю лучших по следующему критерию – кандидат должен показаться мне интереснее остроносой рыбины оксиринх, заглотнувшей пенис Осириса в водах Нила.

В. Мацкевич с книгой «Не думайте о рыжем слепом утконосе» эту планку взял, поскольку меня заинтриговал утконос. Это редкий представитель отряда однопроходных, кишечник и мочеполовой синус которого впадают в клоаку, а не выходят наружу отдельными проходами. Вместе с тем, у этого первозверя тестикулы спрятаны внутри тела, раздвоен пенис, токсична слюна и развита электрорецепция. Все это вполне достойно какого-нибудь гримуарного бестиария, поэтому мне стало любопытно, какая философия соответствует сущности с такими характеристиками?

Размышляя о доходчивости ответа, я искал какой-нибудь триггер, который бы снял иллюзию безопасности, которая возникает на сетевом расстоянии; казался невыносимее по оскорбительности, однако не оскорблял прямиком; не нес какой-либо угрозы физической расправы и оставлял человеку возможность выйти из ситуации, сохранив лицо.

В итоге, я не нашел ничего лучше, нежели заявить В. Мацкевичу, что в случае отсутствия извинений я оставляю за собой право плюнуть ему в очки без предупреждения.

Это выставляет меня не в лучшем свете и мне за это несколько неловко, но, во-первых, непристойно первым выразился он; во-вторых, за меня говорят две научные степени в сфере культуры, полученные в разных странах, поэтому с (не)культурностью у меня проблем нет; в-третьих, читающей публике важно не унывать, а веселиться.

Мой художественный прием частично сработал – в дальнейшем В. Мацкевич неподобающе выражаться перестал, но извинений от него не последовало – завязка произошла, поэтому прошу считать данную работу моим исполнением обещанного – фаршмаком в его очки.

Я не могу избавиться от мысли, что это особый фаршмак – он из заплесневелой гобсековской селедки, а его подача осуществляется методом парадоксальной интенции В. Франкла. Суть последнего сводится к тому, что ужасное следует воплотить в образ (фаршмак) и сознательно встретить (в очки), чтобы стало получше с головой. Подобный метод, разумеется, известен с доисторических времен, но меня рассмешило то, что его приписал себе авторитетный психиатр, поэтому не могу на него не сослаться.

Речь идет исключительно о жесте, направленном на оптический прибор, к которому не следует приплетать метонимию. Этот жест я совершаю не прямо, но опосредованно; не по лицу, но в очки; не орально, но текстуально; не физически, но символически.

В какой-то мере я даже сочувствую В. Мацкевичу, поскольку он подставился и теперь с ним разбираться буду я – тот, кто никогда бы в жизни не желал сам на себя нарваться. Он определенно не мог ожидать, что я продолжу с ним обмен любезностями по-философски и его маленькое неприкрытое хамство обречено стать большим, заметным и знаковым литературным явлением.

Зачем?

Итак, за что фаршмак-в-очки – я пояснил, а вот зачем – требует дополнительных разъяснений.

Дело в том, что сфера моего философского и научно-практического интереса – инициатические системы. В моем исполнении – это особый обряд инициации, подлинная цель которого состоит в том, чтобы индивид достойно принял на себя разряд онтоса и перешел в новый статус. 

Иными словами, я решил отблагодарить В. Мацкевича по-особенному – в ответ на его непристойность я, подобно вымышленному философу Заратустре, расскажу ему о Сверхмацкевиче, относительно которого он сам для себя станет невыносим. 

Он, конечно, может с этим не соглашаться и все отрицать в принципе, но сторонний взгляд после знакомства с моей аргументацией неизбежно увидит его под правильным углом, с чем ему придется зажить по-новому – он тут в безвыходном положении. 

Прошу заметить, что это проклятие лишь на одном плане, а на другом – лучший подарок в жизни, который только возможен. Как он воспримет его – я не знаю и гадать об этом нудно. Негоже даже помышлять, выдержит ли кандидат инициацию в более высокий градус бытия, имея ожидания на этот счет, – его просто нужно испытывать – так, чтобы на мгновение он переглянулся со смертью, но не для смерти, а для появления вкуса к жизни. 

Осталось пояснить, зачем мне, собственно, Сверхмацкевич? Дело в том, что меня преследует редкая напасть – патриотический стыд. Это такое состояние, когда радоваться и гордиться за страну хотелось бы, но вот настолько нечем, что становится стыдно. 

По моему скромному мнению, философ, результаты которого не выдерживают конкуренцию в мире, стране не нужен. Вот, в частности, В. Мацкевича я миру предъявить не могу – стыдно, и я в подробностях рассмотрю почему, потому что многие не понимают и этого. 

Неконкурентоспособную элиту нужно ничтожить, иначе она становится общей для всех проблемой. Самый гуманный путь к этому – понуждение к совершенствованию.

Козел отпущения как кАтарсис обыкновенный

Если кто-то подумал о том, что дело здесь строго в В. Мацкевиче, то все не совсем и совсем не так. У многих интеллектуалов аналогичные проблемы с манерами и результатами, поэтому он – не частное лицо, но общая репрезентация. 

Я даже не хочу сказать, что у меня тут все хорошо, а у него или кого-либо другого – плохо. Как и у всех приличных людей, у меня достаточно скелетов в шкафу, а также множество претензий к себе, которым я обязан способностью к саморефлексии. Тут важно сместить фокус зрения, поскольку осуждение чужой проблемы – это опосредованное осуждение ее в себе. 

Я знаю, что В. Мацкевич волей фатума оказался в роли древнего козла отпущения Азазеля, который в последующей версии авраамического мифа известен как Иисус Христос. Он обвинен для того, чтобы взвалить на него общие тяжести. Ноша дана сильному, поэтому допустим, что Сверхмацкевич ее достоин. 

Нам очень нужны и важны козлы отпущения потому, что в каждом из нас живет скот, которого мы никуда отпустить не можем, поэтому с ним приходится разбираться не внутри, а снаружи – путем замещения и наказания не себя, а кого-нибудь другого. Так мы обретаем надежду на будущее и успокаиваемся немного.

Наш внутренний скот может всячески скрываться – в том числе от себя самого – облачаться в очки и галстук, обливаться одеколоном и делать задумчивый вид, но старая пословица гласит: как не гони природу вилами – она все равно никуда не денется. Нам всем нужно воспитывать периодически своего внутреннего Мацкевича, займемся же этим на стороннем примере.

Стоит ли читать?

«Не читать, но осуждать» принято считать моветоном, но не все так просто. Люди, у которых есть предвидение, могут на него опираться в меру своего интеллекта. Опираясь на предвидение, у меня возникает обоснованная предвзятость. В частности, я вполне себе представляю, какую философию может породить человек, в котором все или почти все слеплено из местного теста. 

Мое предвидение, как я за ним подмечаю, даже не ставит вопрос – а есть ли то, что стоило бы читать у В. Мацкевича?! А ведь это очень важный вопрос, потому что прочитать все уже давно нельзя и нужно иметь предельную избирательность в том, кому и чему уделять время. 

Стоит ли этот философ траты времени? Это, конечно, зависит от читателя, но мое предвидение сообщает ответ – не стоит, если только не читать от противного, впадая в бешенство от каждого изъяна. Так мало кто читает книги – обычно ожидается что-то блестящее, и тут в мире философии есть множество достойных внимания кандидатур, которые В. Мацкевича ничтожат. 

Например, более сотни томов насчитывает одно лишь собрание сочинений М. Хайдеггера. Вот он на фоне М. Хайдеггера – кто? Понятно, что это несоразмерные величины. 

Это даже не значит, что В. Мацкевичу для убедительности нужно гнаться за бесконечным количеством печатных знаков. В современном мире текста в избытке – его количественная мера обессмыслена графоманией и рерайтингом, поэтому становится важен не столько объем, сколько качество содержания и лаконичность. Можно написать мало, но по существу, мысля на мировом уровне.

Вот есть ли у данного философа мировой уровень мышления и что можно почитать, чтобы в этом удостовериться? Я поинтересовался этим у человека из его ближайшего окружения – А. Егорова – и тот мне указал на книгу «Не думайте о рыжем слепом утконосе», в состав редколлегии которой он входит, поэтому мне и предстоит ее рассмотреть.

Я понимаю, что творчество В. Мацкевича не сводится к одной лишь этой работе, но я руководствуюсь принципом исчерпанного понимания, в соответствии с которым постижение всегда имеет некоторый субъективный предел, дальше которого понимать не нужно.

Прочтения книги с работами за пятнадцать лет, как я полагаю, вполне достаточно, чтобы причаститься сполна. Тем, кто считает, что этого мало, мне лишь остается пожелать бесконечно погружаться в мацкевичеведение самостоятельно и, если я что-то упустил, обвинять-обвинять-обвинять меня в отсутствии вообще каких-либо компетенций.

Уже из аннотации данной книги мне ясно, что мирового уровня мышления в ней быть не может и данному философу определенно стоило бы трепетать и кланяться в ноги каждому только за то, что кто-то его в необъятном философском море заметил.

Сделать это неслучайно весьма непросто – требуется замысловатая методология. Сразу следует редуцировать всю мировую философию к современной белорусской философии и не лишиться рассудка. Затем отсутствие философии с помощью трактора следует выдвинуть в ничто, – и только в такой, подвешенной над небытием локализации, «паміж пустак, балот», можно узреть утконоса, хрустящего картофелиной, – да и то по-визионерски, потому что реально он обитает на австралийском континенте.

Кто додумается его так искать, простите? Это, меж тем, проблема. Чтобы добиться внимания в мире, философу – даже такому блестящему как Ф. Ницще – необходимо постоянно раздражать, бесить и вытворять что-нибудь эдакое, поэтому манера провоцировать и скандалить – не порок, но отчаянный способ выжить.

Утконос так повседневно тревожит мелких ракообразных, головастиков, моллюсков, червяков и личинок, но для мышления, в отличие от пищеварения, они малопригодны – ему необходимы пограничные ситуации – вараны, питоны и морские леопарды, которые способны съесть его самого.

В локальной экосистеме их места свободны, зато она богата крахмалом, который после гидролиза превращается в глюкозу, поэтому сытый и довольный мозг в таких условиях мотивирован лениться, спать и слишком расслаблен, чтобы напрягаться без потрясений.

Мыслить от лени возможно, но для этого на развилке между перспективой труда и отдыха нужно сознательно выбирать труд и вырабатывать к нему привычку, иначе возникает слабоумие. Не у всех есть сознательные надстройки, чтобы рефлексировать подобные моменты, и уж тем более работать, когда это не обязательно, поэтому оставим эти исключения в покое.

В пограничных ситуациях всегда больше стресса, но меньше искушений, чтобы не мыслить. Для Сверхмацкевича определенно нужны потрясения. Варан, морской леопард и питон хорошо складываются в образ с головой и лапами варана, телом тюленя и хвостом питона. Имя его спускается с неба само – Валепардон. На латыни «vale» означает «до свидания», «pardon» – «помилование», – все сходится.

Валепардон – это Мефистофель В. Мацкевича, который научит его философии, и я его ему дарю. Изгонять его можно и нужно – хоть всеми экзорцистами мира, потому что вытесненное возвращается – от этого демон только набирает силу – ну а В. Мацкевич обретает реальный шанс стать сверх – уподобиться чудесному Св. Антонию кисти Микеланджело, которого окружает восхитительная свита.

Валепардон отныне и навсегда – его философский спутник – его можно проклинать, с ним можно вести переговоры и даже дружить. Я мог бы о нем написать книгу, но это лишнее – все книги, которые отныне возьмется писать В. Мацкевич, будут продиктованы им.

Чтобы спастись от оккультной философии, которой меня научили Агриппа, Парацельс и многие другие, нужно вернуться в атеистическое лоно. Это, разумеется, шуточки и абсолютный вздор, но стоит только в него поверить, как жизнь начнет веселить и стрелять в упор.

Национальные лавры

Помимо личной провокации для моего чтения В. Мацкевича есть еще одна весомая причина. Не так давно он заявил, что он – философский гегемон своей-моей страны и чуть-ли не архитектор ее будущего. Конечно, высказал он это все несколько осторожнее – с логическими маневрами и под прикрытием собственного методологического проекта, но кто прячется за забралом – понятно. К слову, этой записи в публичном доступе больше нет, как и исчезла запись, в которой он обзывался. Я даже не против такой игры в прятки, но прятать концы в воду уже поздно – пошла реакция. Если я все мистифицировал – пусть будет так. Смешно.

В. Мацкевич заявил, что принял на себя вызов за страну и у него есть интеллектуальное мужество, поэтому мне стало интересно, а не много ли он на себя принял? И вообще – какая должна быть философия, чтобы подобные лавры смотрелись хорошо?! Переизбыток глюкозы ведь располагает не только к лености мозга, но и к дополнительному весу, поэтому его амбиция стать побольше вполне закономерна. 

Не подумайте, что эти лавры мне понадобились самому, хотя я тоже занимаюсь философией, это бремя требует слишком больших компромиссов, а я их терпеть не могу. Но, тем не менее, я реагирую, потому что моя фамилия обитает в регионе около половины тысячелетия – тогда не у всех были даже фамилии, и это по-своему лестно. Я навсегда связан этим и, чтобы не отвлекаться на локальные обстоятельства, мне важно, чтобы все складывалось достойно.

Мне понятно, что философия в белорусском формате еще не родилась как феномен, поэтому чье-то намерение стать в ее истоке и центре – это семя, которое устремлено прорасти. Если так произойдет, В. Мацкевич может стать образцом и задать перспективу развития, подобно И. Канту, который определил немецкую классическую философию. 

Мне важно, раз уж кто-то приметил себе это историческое местечко, чтобы его заняла колоссальная фигура, в русле философии которой будет развиваться все дальнейшее локальное мышление. Этой фигурой надо стать – и пока у меня есть большие сомнения, что В. Мацкевич для этой роли пригоден.

Просто желающих занять эту условно свободную позицию следует отгонять тряпками, вымоченными в урине, пока с этим неразборчиво и массово не согласились заводы и колхозы. Такая угроза вполне реальна – в локальных масс-медиа, в том числе «независимых», я неоднократно наблюдал картину, как «философами» величали людей, у которых вообще нет работ по философии. Наверное, так-i-трэба.

Достойный вариант взять национальные лавры – это сделать себе имя в философии мирового уровня и вследствие этого стать национальным героем, слово которого имеет ценность. Для этого надо выдерживать конкуренцию и мыслить адекватно миру. Это, разумеется, требует сверхусилий и высочайшего качества мысли.

Именно это делает И. Канта немецким философом, а не его думы о Прусском королевстве, которое давно закончилось и мало кому интересно, в отличие от данного философа, который актуален для мира и плохо понят до сих пор.

Таким путем, насколько я понимаю, В. Мацкевич двигаться не собирается – скорее он пытается спрятаться в локальную рамку, в которой нет философии, и занять собой место. Это удобно тем, что почти ни с кем конкурировать не нужно, а за философию сойдет какая-нибудь болтовня. Это все прекрасно для личного выживания В. Мацкевича с социальным статусом «философ», но не для появления на горизонте достойной философии.

На уровне национального философа я не хочу видеть плинтус, поэтому, глядя на В. Мацкевича как на зерно, вознамерившееся взойти и определять перспективу, меня волнуют последствия. Важно сразу иметь предвидение, понимать мировой уровень мышления и не ошибаться в зачатке, поскольку разбираться с последствиями «по плодам» – значит сразу не мыслить.

Мы уже не раз проходили ситуацию, когда люди приписывали себе социальные позиции, которые занимать им не должно, потому что они их не в состоянии выдержать. Безнадежные имитаторы отравляют собой места и зачищают альтернативные возможности. Сам по себе имитативный рефлекс – не порок, пока он служит научению и за ним кроется перспектива, но не стоит питать иллюзий – у многих перспектив нет, а в таком случае имитировать – значит заниматься вредительством.

Нельзя, чтобы национальная философия была угроблена имитацией. Ее место рождения сейчас занимает чистое философское Ничто, высвечивающееся модусами ужаса. К нему способна приблизиться только самая совершенная философия. Я как агент и адепт Ничто, связанный с определенной локализацией, считаю своим долгом ничтожить каждого, кто претендует на это место без соответствия.

Философ vs христианин 

Описав все обстоятельства, самое время заглянуть в книгу. 

В ее аннотации заявлено, что В. Мацкевич – «философ» и … «христианин». Такое сочетание говорит о многом, поскольку для современной философии это вообще-то взаимоисключающие идентичности.

Критическая и догматическая установки несовместимы в принципе, поэтому попытки их сочетать ущербны – они так или иначе приводят сознание к конфликту, в котором или критика уничтожает догму, или догма запрещает критику.

Попытки предотвратить это столкновение оборачиваются отказом от рефлексии, раздельным мышлением, бесплодной спекулятивностью и многими другими умственными поражениями. Нельзя критически мыслить и одновременно признавать догмат – от этого возникает делирий.

Целое тысячелетие европейской истории философы плавали на корабле дураков по религиозному морю. Они гонялись за еретиками, озабоченные проблемой того, что не у всех совпадают фантазии; выдумывали доказательства истинности догматов; изобретали критерии взвешивания души на посмертном суде. Ретроградам, продолжающим это плавание в XXI веке, стоило бы основательно задуматься, адекватны ли они умственно?

Если бы философская традиция, идущая из Античности, не была прервана на целое тысячелетие, мир бы пришел к рациональности гораздо раньше. Это невообразимый и невосполнимый ущерб для всех, в котором религия виновна.

Меня удручает тривиальность данной тематики. Все ведь неоднократно было сказано – в XIX веке Ф. Ницше, в XVIII веке – И. Кантом и многими другими. Вот не оспаривать, не опираться, но игнорировать выводы европейской интеллектуальной традиции – разве это достойно философа XXI века?

К слову, В. Мацкевич убежден в том, что философия – это традиция, которая передается от учителя к ученику на протяжении двух с половиной тысяч лет. Вот как она через него передается, если он сам на ней не основывается?

Откроем, например, И. Канта: «Критике должно подчиняться все. Религия желает поставить себя вне этой критики. Однако в таком случае она справедливо вызывает подозрение и теряет право на искреннее уважение, оказываемое разумом только тому, что может устоять перед его свободным и открытым испытанием».

Ни один философ с тех пор не вернул религии уважение разума, потому что разумных контраргументов не существует. Поэтому философ и христианин – это пошло, в этом заключено пренебрежение критикой и логикой в самом принципе, а без них философа быть не может.

На этот счет я бы хотел процитировать не только классика, но и современника – Олену Семеняку: «Философ, дабы не утратить свойство вопрошания, не может быть глашатаем догматических истин – идеологом».

Когда философ – христианин, в его сознании нет граней между философией и идеологией, между критикой и убеждением, между разумом и верой, между рациональным знанием и сказочным чутьем, поэтому невозможно мыслить, но можно утверждать и бредить, утверждать и бредить, утверждать и бредить. Тем, кто так делает, философия не нужна, – кляп нужен, но в современном мире вставлять его не принято – свободно высказываются все желающие, поэтому делирий – норма.

Понятно, что после чуда массового исхода из атеизма, которое все могли наблюдать после краха советского проекта, рассудочные противоречия – это не повод останавливаться, ставить вопросы и думать, но вот проблема – именно в отсутствии такого повода у философа. Философ и христианин – это знак готовности осуществить предательство разума – и даже не важно, обусловлено оно верой или лицемерием.

Философия – интеллектуальный проект языческого мира, смеющегося над самим собой. Критика – это интеллектуальная насмешка. Христианству, чтобы приблизиться к философии, нужно утратить серьезность и покончить с собой. В Аиде с ним быстро разберутся античные философы, растащив на анекдоты все эти чудесные истории о непорочном зачатии, искуплении грехов, воскрешении умерших и многие другие.

Когда к ним присоединится В. Мацкевич, едва ли он станет «своим», как бы не хохотал в унисон, рассказывая про современную методологию «ну вы же сами все прекрасно понимаете – так-i-трэба». По-визионерски предвижу, что этого философа и христианина там непременно встретит Аристотель с кочергой, спросит за логику и вследствие формального отсутствия оной отправит на ослике в Новый Иерусалим – так в небылицах Аида иногда шуточно именуют Тартарос.

Наука!

Вернемся к аннотации: «В сборник вошли статьи Владимира Мацкевича разных лет (с 1995 до 2010 годов) и разных жанров (от газетной публицистики до эссе в личном блоге и докладов на семинарах)». На титуле указано: «Научное издание». 

Казалось бы, вот у книги есть автор, внушительная редакционная коллегия (Т. Водолажская, А. Егоров, О. Шелест, А. Шутов), издатель (И. Логвинов). Интересно, все они хотя бы догадываются, что называть «научным изданием» сборник текстов из газеты и блога от философа, заигрывающего с религией, – это смертный приговор?

Может быть в мире с православной или исламской наукой все не совсем так, но вот конкретно в цивилизованном светском мире, построенном на рациональном начале, увидеть такое – это же дикость!

Для этого нужно не понимать, что такое наука и каким должно быть научное издание. Для этого нужно не улавливать, что философия – это не совсем наука. Для этого нужно не догадываться о том, что называть «наукой» тексты подобного уровня – это за гранью. 

Это же наглядное отсутствие базовых различений! И вот чем, как не фиговым листком для прикрытия срама, является образование всех тех людей, для которых нормально подобное?

Для того, чтобы книга увидела свет, помощь и поддержку ей оказали более шестидесяти человек (!), среди которых немало известных представителей национальной интеллигенции, которые в предисловии указаны поименно (С. 5). Все они по факту присутствия придают это «научному изданию» шарм, легитимность и авторитет. 

Сторонний критический взгляд, глядя на это все, что должен думать? Это ведь выглядит так, будто эволюция обернулась вспять и отряд однопроходных пополнился обдуродонами.

Бардачок

Всматриваясь в содержание опуса, сразу бросается в глаза, что книга про черт-знает-бог-весть что. Очевидная несвязность материалов между собой при этом в корне отрицается: 

«И все же среди огромного числа текстов есть те, которые в наибольшей мере можно назвать самоопределенческими. Именно их мы и решили собрать в этот сборник, рассчитывая, что в таком концентрированном виде они позволят читателю увидеть и понять основания и установки Владимира Мацкевича, исходя из которых он мыслит, живет и действует в Беларуси».

Пока понятно то, что смышленый и находчивый гуманитарий способен пришить рукав к вагине, но это не более, чем сборник работ на разные темы, которые объединены сумбурным заголовком. Собрать тексты в книгу – не значит собрать книгу из текстов.

Определенность книги, вероятно, должен придумать сам читатель, выискивая самостоятельно основания и установки между строк. В предисловии заявлено, что не сам В. Мацкевич – составитель, но, как говаривал когда-то Макиавелли, «короля делает свита». 

Чтобы хоть как-то связать бессвязное, книга разбита на несколько тематических блоков, в которых речь идет об учителях, необходимости философии, интеллектуалах, методологии, культурной политике и экзистенции. Бессвязность все-таки менее преступна, нежели манера заполнять разрывы связующим все логикообразным домыслом. 

В некотором смысле бардачок – это философское состояние, однако есть одно существенное обстоятельство – на выходе есть концепция или нет. Когда видна концепция, все становится простительно – хаос превращается в порядок, становится понятно, по каким правилам складывать разбросанное, но в книге концепции нет. 

Ей могла бы стать однопроходность, в которой смешивается все и понятно к чему ведет, но она уже была разработана природой более ста миллионов лет назад – опоздали.

О концепции

Под концепцией я подразумеваю высшую форму интеллектуального синтеза, в результате которого появляется то, к чему можно свести абсолютно все, о чем мыслит философ. Формального сведения тут недостаточно – оно может оказаться нежизнеспособным, тогда как концепция во многих языках буквально означает «зачатие». 

Иными словами, философ – или тот, кто любит Софию – должен добиться ее взаимности, породить от нее ребенка и взрастить его для самостоятельной жизни в мире. Этот ребенок может натворить много ужасающих вещей, как это сделал, к примеру, марксизм. 

Здесь стоит учитывать, что не все последствия своего мышления философу дано заранее предвидеть, поэтому концепции, кроме самых абстрактных, уродуются и временем, и носителями, однако это несколько иная тема. 

Концепция – это, своего рода, живое и наполненное смыслом существо. Это не отдельная идея или размышления, но что-то внятное и органичное – то, что призвано манифестировать в мире и жить своей судьбой. 

Более высокий уровень развития концепции – это ее превращение в направление мысли и парадигму, способную жить во времени долго – эксплицитно, имплицитно. Самыми продвинутыми философскими концепциями сегодня человечество живет и мыслит, совершенно не догадываясь о том, что рамки и перспективы этого мышления заданы. 

В частности, современный мир живет в государстве, придуманном Платоном, и мыслит по диалектическому образу, который создавался от Гераклита до Гегеля. Философ способен менять и архитектуру социального устройства, и образ мышления человечества в самом принципе, и уничтожить мир своим гением.

К этому хотелось бы относиться скептически, но скепсис подразумевает торможение и временные потери, поэтому, когда всем все становится заметно, допустимо, ясно и очевидно, – тогда уже поздно. Умный понимает сразу, быстро и правильно, а глупый – не сразу, медленно и с ошибками. Далеко не все в состоянии за жизнь даже толком опомниться, поэтому пытаться всех убедить – это несерьезно, ненужно и едва ли возможно без принуждения.

СМД-философия как формальная проблема

Как становится ясно из книги, собственную концепцию В. Мацкевичу заменила системно-мыследеятельная(СМД)-философия. Он не разработал ее сам, но позаимствовал у П. Щедровицкого и привез из Москвы в Минск. Это не его ребенок от Софии, но приемный, которого он пытается адаптировать к локальным условиям среды и развивать в своих проектах. Дадим ему слово: 

«Я говорю как методолог, как СМД-методолог, как последователь Московского методологического кружка (ММК), но я уже настолько далеко, как мне кажется, оторвался от ММК, что у меня язык не поворачивается сказать, что то, что я говорю, это и есть философия, или позиция ММК. Здесь я ни в коей мере не открещиваюсь от ученичества, от того, что я адепт Московского методологического кружка, и что все, что я знаю, базируется на этом подходе. Но я вижу себя как карлика, стоящего на плечах гиганта, который видит дальше не потому, что он гигант, а потому, что он стоит на плечах гиганта. Тем не менее, карлик, стоящий на плечах гиганта и пользующийся этим преимуществом, не является гигантом – это два разных субъекта. … Так вот, базируясь и основываясь на идеях ММК и Георгия Петровича Щедровицкого, я все-таки говорю вещи, которые, наверное, в ММК или у самого ГП вызвали бы много возражений».

Продолжительная работа с любой концепцией неизбежно ведет к тому, что она претерпевает изменения, однако создатель концепции всегда несоразмерен пользователю. Карлик, мышление которого не породило собственной концепции, – и который только и может, что стоять на плечах у гиганта, – вот это и недостойно уровня национального философа. 

Последний должен быть сам интеллектуальным сувереном и гигантом мысли. У Сверхмацкевича должна быть собственная концепция – ее нельзя строить не на том основании. Она должна быть жизнеспособной настолько, чтобы прожить полноценную самостоятельную жизнь. Для этого ей нужно выдерживать критику, иначе ее уничтожат.

В наше время уже не совсем прилично, когда концепция завязана на личности (кантианство, гегельянство, марксизм). Лучше завязывать ее на абстрактном понятии (экзистенциализм, герменевтика, конструктивизм), чтобы никого не раздражала личность автора и не нужно было лишний раз вспоминать, что Кант – девственник, Кьеркегор – импотент, Ницще – сумасшедший, Хайдеггер – нацист, Фуко – гомосексуалист, а Мацкевич – карлик на шее гиганта мысли. 

В таком ряду последний, разумеется, чрезмерно преувеличен и было бы более справедливо оставить его наедине с Сёреном, потому что он тоже философ-христианин, однако без гиперболизации к Сверхмацкевичу путь не проложить, поэтому надувать его нужно.

“Cага об учителях”

В статье об учителях В. Мацкевич постулирует необходимость учителя и прямо-таки демонизирует его отсутствие: 

«Союзы учителя и ученика всегда плодотворны. Их плодами становятся как другие ученики, так и превращение ученика в учителя, приращение в истине, красоте, добре и справедливости, произведения искусства и открытия в науке, изобретения в мышлении и инженерии, упорядочивание мира и осуществление замысла Божьего. Заслуживает упоминания и ущербная любовь к истине или красоте с попытками обойтись без учителя. Это Фауст. Пример того, как человек жаждет знания сам, для самого себя, без посредничества учителя, без обязательств перед возможными учениками. Это прямой путь в лапы дьявола. У каждого Фауста (Адриана Леверкюна, Гарри Галера или Лужина) обязательно материализуется из небытия свой Мефистофель. Пусть это часть той силы, что вечно хочет зла, но вечно совершает благо, но сбить с пути человека, даже самого гениального, ей ничего не стоит, в какой бы ипостаси она не материализовалась. Может быть, я много пафосу напустил, но это важно».

Вот читаешь это и думаешь – неужели автор не видит обратной стороны? Не догадывается, что учитель – как раз и может выступать в роли дьявола? Не знает, что учителя способны безнадежно портить учеников, учить их глупости? Не знает, что бывают учителя, у которых нечему учиться? Бывают учителя, которые никогда не допустят, чтобы ученики стали им равными и уж тем более их превзошли? 

И понимаешь – все это на поверхности и В. Мацкевич не может не догадываться о подобном. Дело совсем не в том, что ему требуются контраргументы. Он умышленно пытается задать своему читателю установку, что учитель ему необходим, а потом все плавно перейдет к тому, что единственный актуальный учитель – он, и у него есть всякие семинары и проекты. 

Я вовсе не хочу обвинить его в том, что он так сам себя продвигает – важно какой ценой. Нужны ли учителя, сознательно задающие ученикам односторонние и не выдерживающие критики установки? Чему последние так научатся, кроме как жить в вечной слепоте и бредить?

Фактически, в приведенной цитате В. Мацкевич утверждает, что учиться самостоятельно – плохо! Только вдумайтесь в то, что он несет! Содержательно это, конечно, редкостная глупость, но функционально – отнюдь. Так он задает другим установку, которая убивает в них самостоятельное мышление; затем он трубит о проблеме – мышления нет; а дальше все просто – нужен учитель – В. Мацкевич научит мышлению всех! Одной рукой калечит, другой – лечит, а лапы дьявола не при чем – христианин. За маркетинг – отлично, а вот за философию – кол.

Благодарные ученики в ногах учителя едва ли согласятся с моими оценками, но я от них этого даже не ожидаю, понимая их (д)осадное положение. Люди, обработанные установками, со временем начинают их сознавать как свои собственные, поэтому контраргументы до них не доходят – они их воспринимают как атаку на себя и становятся непреклонны. С людьми, у которых непереубеждаемость возведена в принцип, я не спорю. К. Ясперс такую болезнь ума описал и назвал делюзией, но в современном мире она не считается проблемой – жить с ней можно, как и иметь свое мнение, а вот мыслить адекватно – нет.

О качестве мышления

Философия – это традиция критического вопрошания, для которой характерна определенная культура мысли. Мышление должно быть основательным, логически выверенным и аргументированным настолько, чтобы выдерживать критику. Утверждения, которые недостаточно обоснованы и отрефлексированы, однобоки и ангажированы, не соответствуют логике и практике, и которые сразу же вызывают критические возражения, свидетельствуют о низком качестве мысли.

Самое время процитировать В. Мацкевича: «Корни любого философа – только в самой философии, а причастность к этим корням обеспечивается только через учителя».

Это утверждение можно разрушить разными способами, из которых я выберу самый простой – логический. Дело в том, что философия как-то возникла, а у первого философа не могло быть учителей, поэтому возможность философии вне традиции «учитель-ученик» принципиально возможна, иначе бы не было философии. Первый философ смог стать философом, потому что вопрошал. Соответственно, корни философии – в вопрошании.

И тут уже становится совершенно не ясно, нужен ли учитель. Да и, собственно, учиться можно же не только у учителя. В его роли могут выступать инстинкты, культура, наука, деятельность, опыт, искусство и практика жизни. А собственные ошибки нас сколькому могут научить, если мы их, конечно, в состоянии признавать и над ними работать?!

Философ ведь рождается не от знакомства с историей философии – традицией мысли, а с момента, когда у него выходит вопрошать самостоятельно, отчего все более и более отпадает потребность в учителе.

Учитывая все эти обстоятельства, складывается следующий тезис: «Корни любого философа – в непосредственном вопрошании, а причастность к этим корням обеспечивается только через самостоятельное мышление».

Так мог бы написать Сверхмацкевич, но трагикомедия в том, что от такой установки у Мацкевича не останется учеников, которые быстро начнут сознавать, что мыслить они могут начать только сами и никакой учитель, который якобы учит мыслить, им в этом деле абсолютно ничем не поможет, если только не заразит их собственным примером.

Вместо блестящего примера мышления пока просматриваются какие-то попытки задать неадекватные установки; подкрепить их искажающими реальность утверждениями; использовать сомнительную аргументацию; и опускать вопросы там, где их нужно ставить.

Качество мышления такое, что аргументация сама по себе сомнительна, из-за чего открывается перспектива спора с огромным количеством утверждений в тексте. Спотыкаться о каждое и опровергать тут бессмысленно, потому что все это – следствие.

Сверхмацкевич должен иметь качественное мышление и соответствующую ему культуру. Пока я обнаруживаю мышление уровня идеолога, публициста, верующего. То, что однозначно для политрука, совсем не однозначно для философа.

Философ исходит из свободы мышления. Нет никакой определенности касательно того, к каким заключениям его приведет вопрошание. Он имеет право ставить под сомнение абсолютно все и на свои заключения опираться. Он имеет право ничтожить и порывать со всем, что не выдерживает критики. А ведь критику не выдержать может все – и учитель, и ученик, и традиция, и бытие, и даже сама критика.

Судя по всему, у В. Мацкевича нет этого понимания или оно ему не нужно, поэтому он и пытается рассматривать философию через какую-то собственную идеологическую рамку с установленными им самим правилами, которых в философии никогда не было, нет и не будет. Так он сам себя ставит вне философии. Сверхмацкевич должен в нее вернуться.

Философия и традиция

В. Мацкевич утверждает, что философия – это традиция непосредственной передачи: 

«Мышление как культура, как деятельность, как субстанция передается из рук в руки, от учителя к ученику. Этот процесс не прерывается уже больше двух с половиной тысячелетий. Я убежден, что от меня через Щедровицкого можно проследить в ретроспективе непрерывную цепь ученичества к Сократу, Фалесу и дальше, как говаривал Диоген Лаэртский, к гимнософистам. В этой цепи нет разрывов. У моих Учителей были свои Учителя, у тех свои, и так к самому началу. Эта цепь имеет ответвления, но только в направлении от Учителя к ученикам, которых могло быть у одного учителя несколько, как у того же Сократа. Но нет и не может быть Учителя, у которого не было своего Учителя. Это как дерево: ветвей и листьев может быть множество, но все связаны с одним корнем и от него питаются».

Вообще это предельно сложная и деликатная тема, в которой все может быть ясно до убежденности только В. Мацкевичу. Там, где нужно критически вопрошать и мыслить, у него уже есть готовый ответ. Такой подход порочен – он лишает понимания больше, чем дает.

Я приведу фрагмент из интервью с М. Хайдеггером, связанный с этой темой:

«- Иногда пытаются приблизиться к вашей мысли, исходя из тех влияний, которые вы испытали. Что вы об этом думаете? 

– На меня, разумеется, оказала влияние вся традиция. Но этот способ разъяснения является типично университетским: «Хайдеггер и Гегель», «Хайдеггер и Шеллинг»… Если верить некоторым комментаторам, вы берете Аристотеля, Гуссерля, Канта, Брентано, все это перемешиваете и выходит «Бытие и время». Смешно».

Смешно, в частности, тем, что в интерпретации В. Мацкевича философия как традиция ничем не отличается от традиции догмы. А ведь философия как традиция – это традиция не догмы, но критики, не культивируемого в слепоте пиетета к учителям, но разумного нигилизма.

Критика, если у нее есть основания и сомнения, ничтожит. В мире философии из поколения в поколение идет беспощадная интеллектуальная война, в которой философы критически друг друга и сами себя ничтожат. Учатся они это делать и у живых учителей, и у мертвых – по оставленным текстам, и у своих оппонентов, и рефлексируя – у самих себя, и заходя во все сферы, из которых философия может вынести аргументы, и у всего универсума.

Невозможно спорить с тем, что человек – существо социальное и для того, чтобы выйти из никчемного состояния и встать на ноги, ему требуется социализация в традиции – культуре. И здесь философия как частная традиция культуры может прямо или опосредованно передать ему методологию вопрошания и критики, рассказать об образах и направлениях мысли, задать какие-то установки. Все это важно, но ничего не гарантирует, поэтому культ учителей не имеет особого смысла – смысл имеет то, кто и что в состоянии сделать сам. Схема, в которой «учитель – все, а ученик – ничто» для философии, в отличие от традиции догмы, не работает.

А теперь я постараюсь разъяснить, почему понимание философии как традиции передачи смешно с моей метафизической стороны. Дело в том, что мышление имеет основание не совсем в социальной традиции. Мыслят химические элементы, которые через различные процессы качественно преобразуются, конфигурируются в формулы, проявляют особые свойства. Мыслит эволюция живого своим разнообразием видов и схем адаптации. Мыслит весь универсум своими процессами и формами.

На фоне этого грандиозного мышления философия как социальная традиция – не более, чем частный и условный знак, указывающий на бесконечность во всем ее сложном разнообразии. Сам по себе этот знак не значит почти ничего – важно то, на что он указывает и постижение всего этого.

Философы Возрождения для такого постижения выработали блестящую установку: микрокосм – это макрокосм. Она не иррациональна, как подумали наивные рационалисты Просвещения, – она предельно разумна, поскольку позволяет за своим человеческим мышлением улавливать то самое грандиозное мышление, входить шаг-за-шагом в бесконечные бездны всего и этими безднами оперировать. Это и есть философия, а не просто какая-то субкультура, сохраняющаяся с первобытных времен.

В таком разрезе В. Мацкевич с флагом традиции от нудистов-гимнософистов смотрится так, будто бы он даже не подозревает, что за исключением голой жопы на нем не виднеется ничего. Даже детская передача кича в подворотне, которая заставляет нестись сломя голову и ловить других, вводит в существенно более древний и глубокий пласт философии. Этим вполне можно было бы гордиться, однако стимул принадлежать к традиции уходит, когда за мышление перестает быть стыдно.

“Не думайте о рыжем и слепом утконосе…”

Вместо того, чтобы показать мышление, за которое не стыдно, в статье с выведенным в заголовок названием, В. Мацкевич машет флагом традиции дальше, пытаясь утверждать свой авторитет: все автохтоны – философоведы, а у него – личный опыт философствования; все не учились в философской школе, а он учился; все не мыслят, а он мыслит и научит мыслить!

Даже тема утконоса им не осмыслена надлежащим образом, хотя семиотически мило: 

«Я расскажу историю возникновения этого ублюдка – рыжего и слепого утконоса. Нетрудно догадаться, имея соответствующий контекст, что утконос заимствован у Умберто Эко, который зачем-то увязал его с Кантом. Ну а слепоту этот утконос унаследовал от крота Ансельма Кентерберийского, за которого монастырский садовник получил епископским посохом по спине. Рыжим же он стал в соответствии с известным трюком психологов, которые просят наивную аудиторию хотя бы 5 минут не думать о желтой обезьяне. Бедные люди, никогда в жизни не думавшие об обезьянах, тем более желтых, не могут в отведенные 5 минут избавиться от навязчивых мыслей о желтой обезьяне. Почему же утконос рыжий, если обезьяна была желтая? – спросите вы. Дался вам этот утконос! – отвечу я вам. Я же прошу по-человечески: не думайте о дурацком рыжем и слепом утконосе!»

То, в какой форме в данной работе мыслит В. Мацкевич, можно кратко охарактеризовать словами классика: «Смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий». Со слабым иммунитетом от такой писанины можно легко заработать воспаление мозга – там встречаются Хайдеггер, Фуко и Барт с Дон Кихотом и мушкетерами, с песнями В. Мацкевича в дỳше, а завершается все ударом советской тяжелой артиллерии – дремучей смесью из какой-то семиотики-методологии, характерной для времен перестройки.

Тогда практически все мыслили, работая в академических и научных заведениях, поэтому, чтобы не прослыть бездельниками, в отсутствие мыслей разными методами имитировали работу. Один из них – метод понятийного усложнения элементарного, предназначенный для отпугивания всевозможных контролирующих инстанций. Последние от вида напыщенно серьезных выражений быстро должны были приходить к выводу, что завет «догнать и перегнать» исполняется, а вот в содержание вникать совсем не обязательно, поскольку формально все выглядит наукоемко.

Именно такой коннотацией отдают некоторые выражения в тексте. Если с иллокутивной, перлокутивной и дейктической силами, к которым взывает В. Мацкевич, еще как-то можно разобраться – в них та самая понятийная сложность, то вот какая-нибудь «хронотопология мышления» выбивает из колеи и добивает рельсом. Судя по тому, что на это выражение не откликаются поисковики, В. Мацкевич – единственный хронотополог мышления в мире!

Вместо заключения, в котором по идее должен быть вывод, а его нет, присутствует какой-то фрагмент, похожий на заимствованное и адаптированное вкрапление с хронотоп-методом, предлагающим рассматривать высказывания с разных позиций, однако в чем заключается его польза – тайна, которая не раскрыта. Абстрактно ведь можно выделить бесконечность подходов к интерпретации текста, только вот нужно ли? Так же можно легко растерять весь вложенный смысл, и что тогда – искать новый и новый до измора? Это очень скучная мантра-йога.

Предложенный метод изнывает от детерминизма (направленности перформатива на содержание, получателя сообщения и ситуацию). Интерпретировать текст можно гораздо шире и глубже – если недостаточно герменевтического круга, то я бы рекомендовал обратиться к гематрии, темуре и нотарикону.

В книге есть несколько построений семиотического содержания, изложенных сухим научно-понятийным языком, не соответствующим языку основного текста. Поскольку собственный вклад в эту предметную область В. Мацкевича – неизвестен, остается предполагать, что он использует фрагменты, взятые из наработок школы П. Щедровицкого и/или Московско-тартуской школы.

К статье идут обильные примечания, которые примечательны прежде всего тем, что в них встречается какое-нибудь инферно. Отдельному красочному случаю этого я посвящу следующую часть.

Деррида на переправе

Цитата из книги В. Мацкевича:

«Акудович как-то говаривал о своем образе жизни, что он иногда за завтраком почитывает Дериду. На этом основании он делает вывод, что живет в Европе. Ха, думаю я, а Дерида за завтраком почитывает ли Акудовича? Ну да, конечно, Акудовича ж «няма». Ну а почитывает ли он за ланчем Абушенко с Кацуком, делится ли впечатлением от прочитанного за файф-о-клоком с Делёзом? «Кто такой Кацук?» – спросите вы с Деридой дуэтом».

Глядя на это, мне вспоминается одна библейская история:

«…И перехватили Галаадитяне переправу чрез Иордан от Ефремлян, и когда кто из уцелевших Ефремлян говорил: «позвольте мне переправиться», то жители Галаадские говорили ему: не Ефремлянин ли ты? Он говорил: нет. Они говорили ему «скажи: шибболет», а он говорил: «сибболет», и не мог иначе выговорить. Тогда они, взяв его, закололи у переправы чрез Иордан. И пало в то время из Ефремлян сорок две тысячи…» (Суд. 12:5-6).

Современный локальный аналог ответа «сибболет» – это склонение Деррида, что позволяет сразу распознать в человеке (не)культурные корни. Тут можно судить и о его представлении о канонах французского; и о знании норм русского языка; и о его взаимоотношениях со стоящими за этими языками культурами; и о способностях к пониманию тонкостей; и о личной культуре обращения с ними при переводе. Склонять или не склонять данного философа – это культурная развилка, которая позволяет отличить интеллектуала от актера, играющего эту роль.

Конечно, есть одна техническая возможность абстрагироваться и мыслить склоняемость Деррида как особый акцент на фигуре алжирской и даже еврейской философии – только при таком подходе склонять его допустимо. Но загвоздка в том, что для этого нужно чертовски измудриться, что сразу же выдает экстраординарный ум, способный основательно абстрагироваться от очевидности. 

Чтобы склонять Дерриду правильно, нужно деконструировать свое представление об этом философе так, чтобы сдвинуть на задний план или не заметить вовсе его в качестве франкофона и яркого представителя французской философии и культуры. Так делают разве что специалисты по Великой алжирской философии.

Можно ли допустить, что склонение Деррида в цитате В. Мацкевича – это акцент на алжирском или еврейском философе? Если ответ положительный, то как связать это с тем, что, читая его, живешь в Европе? Неужели в работах Деррида – такой негритюд и Талмуд, что волей-неволей ощущаешь себя европейцем?! 

Я слишком далеко зашел в этих размышлениях и понял, что однопроходность локально преломляется в такитребщине. Она позволяет выживать без деконструкции и излишних там преферансов-дифферансов-реверансов, поэтому многим кажется, что в такие детали вникать не обязательно. Деррида ведь никак не влияет на существование ни утконоса, ни Канта, ни Мацкевича и им подобных – просто какая-то постмодернистская дерридуридень на слуху. 

Жалость тут разве что вызывает неразборчивый читатель, рискующий набраться образчиков порочащей его самого культуры. Как ему быть? Нужно иметь ввиду, что интеллектуалы способны учить не только мудрости, но и глупости. Ему самому нужно учиться различать почти классический «Негрони» (Деррида) и бормотуху (Мацкевич), иначе череп треснет по швам – стоит только опомниться.

Учитель философского круга

В сборнике неоднократно постулируется необходимость локального философского круга, в котором мыслят, и где учитель – сами понимаете кто.

Вопреки расхожему мнению, стремление учить само по себе не свидетельствует о наличии компетенций. Зачастую оно подкреплено не актуальными знаниями, умениями и навыками, которые требуют передачи, но инстинктивной жаждой власти – это способ доминировать над другими.

Я сейчас расскажу кое-что страшное и завуалирую в гипотетическую форму, чтобы картина не вызвала отрицание, но становилась все более и более понятной. Если посадить за кафедру свинью и внушить аудитории, что в ней – мудрость, она будет у нее учиться самым основательным образом. Ученики постепенно станут всеядны, начнут полнеть, их смысл жизни сведется к удовлетворению базовых потребностей (питания, сна, спаривания), они освободятся от ряда ценностных установок – у них не останется угрызений совести, они избавятся от потребности рефлексировать – и станут жить текущим моментом без опоры на предвидение. 

И, что самое кошмарное, скорее всего ученики от этого будут только счастливы и весьма признательны за обучение, потому что избавятся от внутреннего напряжения и невротического стресса. Облегчение симптоматично вызывает радость – оно сообщает мозгу о том, что все развивается в правильном направлении. Проблема в том, что так ученики учатся становиться свиньями, и для многих это бывает необратимо.

Такая схема обучения стара как мир – она просматривается в зооморфных культах Древнего Египта – высококультурной цивилизации, в которой основная масса населения жила вместе с домашним скотом, не брезговала скотоложством и, благодаря стараниям жречества, находилась в рабстве фараона.

Как уже было отмечено, учителя способны учить не только мудрости, но и глупости, а неразборчивые и наивные ученики этой грани не различают и неразборчиво учатся всему, потому что они – жертвы.

Собственно, чему В. Мацкевич в состоянии научить?

Однажды академический философ Г.Я. Миненков открыл мне глаза на фундаментальный вопрос: «Учить чему?»

Не подумайте, что дело тут в том, что нечего ответить – академический курс на эту тему я и сам прочитать могу. Но вот если остановиться, взглянуть критически и предельно честно, то откроется зияющая пропастью над всем современным миром проблема, у которой с решениями плохо. Нам всем не достает ума, чтобы определенно знать, чему учиться!

Создается впечатление, что В. Мацкевич уже на этот вопрос отчасти ответил – учить будет он, а вот адекватен ли он «учить чему?» или нет – такой вопрос даже не ставится, а ставить его нужно.

У него даже есть красивый ответ – учить нужно мышлению, но ведь совершенно не ясно, можно ли ему научить по-настоящему? Кого он ему научил уже? В отличие от В. Мацкевича, я в такой возможности сомневаюсь, поскольку мышлению учатся не столько у кого-то, сколько самостоятельно.

Учитель может стать ярким примером и заразить им других. Я вот пытаюсь обнаружить у него яркое и показательное мышление – и практически не нахожу. Он сам, вероятно, не умеет делать того, чему научить хочет.

Принцип «учи других – и сам поймешь», как это ни парадоксально, работает. Например, именно так умнеет власть, но последствия этого разгребают все. Понятно, почему В. Мацкевич хочет учить тех, кто научит его самого, но вот только им он зачем нужен?

“Зачем нам философия и что с ней делать?”

В статье с таким названием идет речь о том, что страна находится между жизнью и смертью, а разобраться в современном положении дел, поставить диагноз и предложить путь лечения может разве что философия.  Подобные утверждения, в сущности, очень наивны.

Во-первых, философия не только созидает, но и ничтожит, поэтому философия с установкой на «спасение» – это не философия, а идеология, у которой совсем иная система координат с ограниченными возможностями для мысли. На этом уровне важно не столько мыслить, сколько повторять, внушать, закреплять установки.

Во-вторых, чтобы критиковать, нужно иметь достаточное основание, а имеет ли его философ? Для видения реальности одного лишь умозрения, как правило, недостаточно, поэтому критиков всегда больше, чем тех, кто способен что-то конструктивное в реальности делать. «Кто глубоко мыслит, глубоко и ошибается» (М. Хайдеггер), поэтому никакого доверия к философу быть не должно. Он может страшно ошибиться и в диагнозе, и в пути лечения. 

Понятно, что философ мыслит и хочет, чтобы его мышление сказывалось на окружающем мире – это его амбиция, но она бывает опасна. Философ, христианин, патриот с претензией влиять на политические решения и определять судьбу страны – это ведь не только В. Мацкевич – все эти характеристики как влитые сидят на А. Дугине. Удивительно, не правда ли?

Некоторое время назад последний выдвинул патриотическую концепцию – от многополярного мира, который позволил воображать РФ как полюс, – до ядерной державы, которая имеет право не считаться ни с кем. Это опасно для всего человечества, понимаете? Так очень быстро и очень реально способен закончиться наш чудный мир. И это не моя фобия – это философия, воздействующая на политику. Пример того, как это бывает – сверхчеловек Ницше, которого создавал Третий Рейх. А. Дугина раскручивали федеральные медиа, он получал кремлевское финансирование. Предложенные им установки оказались восприняты – они задали образ мышления и действия, которые переросли в текущие кризисы в регионе. 

Сам А. Дугин несколько доигрался, попав в опалу к власти, но установки-то продолжают жить и воспроизводиться – достаточно включить телевизор. Последние годы он пишет книгу за книгой, переводится и с большим интересом воспринимается в европейских кругах с политическими амбициями, поэтому новые последствия его мышления еще наступят. По характеру уже проявившихся проблем с очень длинной вереницей последствий понятно, что открыт ящик Пандоры. Степень его участия в этом можно по-разному оценивать – это целое поле для гиперболизации в противоположные стороны, однако то, что он внедрял установки и оказался причастен – имеет фактическое подтверждение.

Такой пример подводит к ряду заключений:

– философ, который пытается думать за массы и лечить страну, в состоянии навредить ей самым серьезным образом. Ему самому при этом обычно все сходит с рук и за последствия своего мышления он не в ответе; 

– стране для выживания, конечно, нужна перспективная концепция, но ее следует создавать тем, кто реально отвечает. Если это философ, то его мышление должно быть подкреплено реальным личным риском, иначе думать он будет плохо;

– философия нужна в том числе для того, чтобы противостоять другим философиям, которые представляют угрозу.

Вот чем В. Мацкевич в состоянии ответить А. Дугину, который своей философией разбудил силу, способную всю его «думать Беларусь» превратить в колониальный образ мысли? – Какой у него есть философский ответ – крепко держаться за лапы с обдуродонами и отбрасываться картофелинами?

Кто-то своей мыслью захватывает и покоряет мир, а кто-то в загоне абстрагируется от неминуемого, агонизируя фантазиями, надеждами и философоподобным вздором. Мышление бывает очень разным и совершенно неравноценным – важно не упускать этого.

В стране сейчас мышление спит, в нем вместо предвидения – наивные надежды на «авось» и иллюзии. Оно парализовано привычкой не замечать опасностей, не реагировать и абстрагироваться. Когда станет поздно, философ окажется симптоматично не виноват – он будет разводить руками, что-то бормотать и спать дальше – все это уже сейчас более чем очевидно. 

Чтобы отвечать на вызовы, стране нужен умный, отвечающий на реальные вызовы и интеллектуально опасный философ. Он должен собой отвечать за свои авантюры. И ему нужен логос – такой, чтобы в нем Владимир узрел Карла, а Шекельгрубер – Фридриха (Вильгельма).

“Этос, топос, логос и праксис философа”

Эта работа о том, что для появления в истории философа у него должна быть индивидуальность, которая раскрывается в разных аспектах. Философу нужен нрав и поза (этос); надо находиться в месте событий (топос), что-то сообщать другим (логос) и делать – думать, разговаривать (праксис). 

Похоже, что это инструктаж для актеров, которым надлежит сыграть философские роли, а также автопортрет В. Мацкевича, в котором он, надо признать, смотрится безупречно. Но вот только думает ли философ о том, как должен выглядеть философ? 

Обычно об этом детально думают те, кто хочет не быть, а слыть. Для появления философа в истории надо мыслить и представлять миру результаты своего мышления – свою концепцию, свою «Критику чистого разума», свое «Бытие и время», свой «Логико-философский трактат»…

Когда всего этого нет, нет и философа. Как следствие, в конфигурации этос-топос-логос-праксис философа все прекрасно, но упущен самый главный элемент, который связывает все и отсутствует у актера. – Это пафос философа – его гений! Когда он есть, ему не нужно рассказывать, что делать, где, как и для чего быть…

“Два эссе об интеллектуалах”

Пожалуй, пока это единственная часть, которой можно дать неплохую оценку. В ней многое на поверхности и глубина относительно небольшая, но обнажены проблемные стороны и сделаны правильные акценты.

В частности, апеллируя к древним грекам, В. Мацкевич утверждает, что для мышления требуется соперничество, диалог, диспут и рейтинг. Все это позитивно в том смысле, что в соревновании каждый участник получает шанс проявить себя и это мотивирует стараться, совершенствоваться, захватывает целиком и выжимает на пределе.

Но тут он кое-что очень важное не сказал. Все это актуально до тех пор, пока не становится ясно, что соперников нет и побеждать нужно себя непосредственно. И если философ этого делать не будет, он останется соразмерен своим оппонентам, существенно дальше которых ему не уйти. 

Ну вот с кем могли соревноваться всерьез Аристотель, Р. Декарт, И. Кант, Ф. Ницше, М. Хайдеггер? В формате страны для В. Макцевича нет достойных конкурентов, а шире – неконкурентоспособен он. Единственный шанс – это выдвинуть Мацкевича против себя самого, чтобы в схватке обоих победил Сверхмацкевич. 

Такая схема несколько рушит его изначальную затею: «Для возникновения мышления и его существования необходим более чем один субъект, субъект не делится на части, поэтому – минимум двое. Условием существования мышления является диалог, а диалог предполагает равенство участников». 

Все это – для начинающих, к которым В. Мацкевич давно не относится. Оппонентом философа в диалоге может быть и другой философ, и он сам, и Zeitgeist, и все бытие. Кроме того, чем совершеннее философия, тем сильнее одиночество философа. И тем дальше от него фокусировка на живущем среди людей оппоненте, с которым можно побиться лбом и получить хорошую шишку-вспышку истины.

Вторая часть работы посвящена становлению и выживанию интеллектуала в обществе, что упирается в разные противоречия, искушения и компромиссы, отравляющие его мучительным выбором. Это неподъемная тема, но почему-то она не вызывает во мне сочувствия. Не только интеллектуал терпит общество – верно и обратное утверждение, поэтому тут все квиты. Разве В. Мацкевич другой и сам он – не общество? Какие могут быть претензии, когда общество – это твое собственное отражение в зеркале?

СМД-подход как (не)зависимость

В статье «Хорошо быть молодым!», помимо биографических деталей, раскрывается специфика СМД-подхода П. Щедровицкого. Важно вспомнить, что В. Мацкевич здесь посредник, а не разработчик, а переданное и переписанное – не самостоятельно полученное и написанное.

Я не изучал глубоко наследие П. Щедровицкого, поэтому не могу судить ни о качестве передачи от учителя к ученику, ни о том, насколько эксклюзивно изложенное, но из содержания мне понятно, чем и как этот «главный методолог» вскружил молодому В. Мацкевичу голову так, что он всю жизнь занимается данным подходом.

Некоторые цитаты: «Мышление рефлексивно полагает самое себя как объект (или объекты) сложной системы деятельности»; «без каких бы то ни было онтологических оснований в указанной системе деятельности выделяется процесс исследования»; «объект, бравшийся в подходе как деятельностный объект, предполагал выход в рефлексивную позицию и прописывание множества таких позиций в деятельности»; «методолог мог «обходить» позиции одну за другой, не привязываясь ни к одной из них навсегда»; «у нас была схема воспроизводства деятельности и трансляции культуры, которая обеспечивала нам постоянное рефлексивное пребывание как бы вне культуры»; «мы занимали метапозицию относительно любой мыслимой деятельностной позиции»; «мы умели сами организовывать ситуации и программировать контексты»; «мы рационализировали из метапозиции любую, самую иррациональную ситуацию»; «мы привносили рациональность в деятельность»; «мы владели рациональностью»; «у нас был свой подход, и ему не было равных»; «мы владеем лучшим в мире подходом»; «самый простроенный и самый рефлексивный (подход) в современной интеллектуальной ситуации».

Я попробую перевести эти основания и установки на более доступный и инстинктивно понятный язык: пока все просто думают, мы не только мыслим, но возвышаемся над мышлением, наблюдая за ним; пока все в онтологической заданности, мы свободны от нее и исследуем то, что хотим; пока все действуют однообразно, мы видим множество возможностей действия; пока все связаны и ограничены, мы не привязаны ни к чему и нам доступно все; пока все в деятельности и культуре, мы вне ее; о чем бы кто не подумал, мы можем занять метапозицию, из которой – управлять ситуациями, контекстами, смыслами и т.д.

Судя по множеству изумительных состояний, в которые вводят подобные интеллектуальные игры, СМД-подход близок к MDMA-приходу. Он позволяет в процессе рефлексии переживать состояния могущества, величия, свободы и счастья, которых многим в реальной жизни не достает. СМД-подход от этого, разумеется, востребован и актуален, будучи сладостным как наркотик, красочным как миф, истинным как религия и убедительным как наука. Отлично придумано!

Проблема тут одна – все прекрасно до тех пор, пока весь этот удивительный мир мышления с его интеллектуальными прорывами не сталкивается со сложным миром внешней реальности, в которой игр намного больше, нежели в уме, а мыслить нужно, не переключаясь на массаж эрогенных зон мозга.

Описанные приемы СМД-подхода, если отодвинуть рациональную форму и взглянуть по существу, миру известны и встречаются в разных школах. Например, на ступенях пратьяхара, дхарана и дхьяна раджа-йоги, которая появилась во II веке до н.э. А уж сколько разных метапозиций для рассмотрения всего можно найти в какой-нибудь каббалистике, в Мемфис-Мицраим – я даже рассказывать не буду, потому что «лучший в мире подход» станет не таким интересным и замечательным.

“Обучить мышлению каждого”

В этом тексте автор амбициозно продвигает свой философский семинар, утверждая, что на нем можно обнаружить мышление. Для этого нужно стравить Порфирия с Декартом и посмотреть: кто победит? Чтобы мышление появилось, необходимо сомнение в присутствии/наличии мышления и конкуренция за мышление «здесь и сейчас», чтобы не «там и потом».

Стравливание всех философов друг с другом – отличная практика, правда приводит она не cтолько к победе кого-то, сколько к состоянию finale vaginale в сознании, после которого важно пробредить, что может занять годы, и тогда ум, возможно, наступит. Так можно достичь хорошей сознательности, но весьма непростым способом, который, пожалуй, лучше всех описал А. Кроули в инструкции «Liber Os Abysmi vel Daath».

Само же допущение, что мыслить возможно научить в формате какой-то коллективной самодеятельности, у меня вызывает ироническое отношение по двум причинам. 

Первая из них состоит в том, что мышление – это форма одержимости, которая захватывает человека целиком, отнимает все его время и требует такого количества усилий и работы над собой, что реальный шанс вырастить по-настоящему мыслящего человека до уровня, за который не стыдно, ничтожен. Нужно посвятить себя мышлению целиком и позволить себе не отвлекаться больше ни на что, а это очень сложно и для многих практически недостижимо.

Мышлению, за которое не стыдно, никогда не научится человек, который, к примеру, с утра до вечера занят не особо интеллектуальной работой, потом семьей, потом отдыхом – ему просто некогда мыслить, что неизбежно сказывается на качестве всего того, что ему приходит в голову.

Мышление – это роскошь, которую не все себе могут позволить, и которая должна обеспечиваться ресурсами и возможностями, которых у большинства нет.

Тратить же время и силы на развитие мышления у людей, из которых блестящего ничего не выйдет, – это сизифов труд и даже издевательство над ними. Зачем? Складывается впечатление, что идея «научить мышлению» лишена подлинности, она заманчива и декоративна.

Вторая причина – в том, что для мышления нужны отстраненность, сосредоточенность и потрясения, а их нет в уютном мире интеллектуальных собраний и проектов. Тратить время на общение с интеллигентами для философа недостойно.

“О четверояком корне культурной политики”

Здесь автор утверждает, что занимается культурной политикой, под которой подразумевается «Думать Беларусь», и у нее четыре основания: 1) методика «интенсивная терапевтическая жизнь» (ИТЖ) А. Е. Алексейчика, 2) СМД-методология, 3) Библия в кальвинистской трактовке, 4) жизненный опыт и карьера Владимира Мацкевича – «способ сборки, шнуровки» этого всего.

Культурная политика «Думать Беларусь» с корнем, ведущим начало от душевнобольных, протестантов и методологов, которые красиво связаны в бантик шнурками В. Мацкевича. Изумительная картина!

Но все-таки тема страны недостаточно раскрыта: методика – литовская, СМД-методология – московская, Библия – первобытный страх и трепет обетованной земли, кальвинизм – немецко-французский, шнурки Мацкевича – слишком длинные – от Иркутска до Лиепаи. А страна-то где?

Для полноты картины не хватает чего-нибудь увесисто-свойского. Например, лозунг «Думать Беларусь» прекрасно бы смотрелся из лампочек Ильича над Домом правительства, чтобы народ не забывал, что о нем вообще-то усиленно думают – просто надо подождать и потерпеть, пока светлое будущее окончательно не наступит. 

Перед этим домом – Площадь независимости и, следовательно, главный символ независимости страны – Ленин на пьедестале. От него многим в наследие, видимо, передался стокгольмский синдром, поэтому его люди помнят, ценят и любят.

Почти уже век его с нами нет, а освежать коллективную память нужно. Вот его не мешало бы приукрасить немного – хотя бы чуточку подправить усы с учетом местного колорита – чтобы В. Мулявина, например, случайному прохожему напомнил.

С горельефами того памятника совсем беда – отставание от Zeitgeist практически на столетие. И тут культурная политика В. Мацкевича представляется весьма и весьма актуальной.

Один горельеф посвящен революции, которая стране не нужна – на это место душевнобольные просятся.

Второй – индустриализации, локомотив которой уехал бесповоротно и навсегда – там самое место методологам и технологам.

Третий – коллективизации – колхоз как символ солидарности и прогресса – на это надежда исчерпала сама себя и три раза вывернулась наизнанку, – только Господь остается.

Вот на этом месте было бы хорошенько завязать в бантик шнурками В. Мацкевича протестантов с католиками, православных с униатами, и посмотреть, что из этого выйдет. Бог ведь один, а они его поделили – несправедливо выходит – запутались, наверное, в методологии.

Кому как не философу-методологу и христианину разбираться с этими серьезнейшими для мира вопросами? А ведь, если он с ними разберется, то и второе пришествие не за горами, и миллениум, которого люди ждут тысячелетиями. Так страна неизбежно воспрянет, а В. Мацкевич станет ее Великим Философом.

Последний горельеф посвящен защите Родины, которой нет уже целое поколение – остались одни воспоминания и конфессии гражданского толка. Защищать в настоящем то, чего больше нет – это интересно, подумайте сами над этим.

Подводя итог, в Откровении Иоанна печатей – семь, а в четверояком корне культурной политики В. Мацкевича – четыре. «Думать Беларусь» надо лучше – еще три корня – и все начнется!

“Комментарий к исходным формальным постулатам”

Это работа имеет признаки интеллектуальности – в ней речь идет о будущем и попытках к нему подобраться мышлением. Тема предельно актуальная, особенно при опоре на базис разумных идей (И. Кант, К. Поппер и пр.) и наблюдаемые примеры. 

Есть интересные наблюдения и утверждения, но есть и проблема – написанное нисколько не приближает читателя к более умной встрече с будущим. Постулаты – слишком гипотетичны и общи для того, чтобы извлекать из них пользу, а примеры – слишком старые и частные.

Ближе к концу заявляется, что страна должна обзавестись самым лучшим в мире мышлением, чтобы выкарабкаться из полосы неудач. Мне представляется, что стране нужно не мышление, а соображение, причем быстрое – как блокчейн. Мыслить – не значит решать, а вот соображать – значит.

Мышление может уходить от решений и заводить не туда. Соображать можно тоже неправильно, но здесь утешает то, что большой мир цивилизации уже отрефлексировал многие моменты и выработал столько решений, что их стране нужно просто изучать, перенимать и использовать. Дремучих людей, прежде всего, нужно учить, иначе они и будут мыслить по-дремучему.

“Мы, беларусы, и наши грехи”

Это какая-то восхитительная политическая проповедь с констатацией того, что массово нарушаются христианские заповеди (воруют, врут и пр.), утверждается необходимость покаяния. 

Что тут сказать? Люди не стали лучше за последние несколько тысячелетий, поэтому проповеди в принципе невразумительны и бессмысленны. Когда их читает тот, чье моральное право сомнительно, хочется процитировать того, чье моральное право – бесспорно. Это философ Нового времени – достоинство, честь и совесть своей эпохи: 

«Бог умер! Бог не воскреснет! И мы его убили! Как утешимся мы, убийцы из убийц! Самое святое и могущественное Существо, какое только было в мире, истекло кровью под нашими ножами – кто смоет с нас эту кровь?»

А теперь можно посмотреть на историю – как этот яркий вопрос о вине человека в гибели бога заставил людей покаяться. Реакция состояла из двух этапов.

1) Сразу общество, подобно тем, кто распял Иисуса, принялось травить и оплевывать своего гения – он оказался проигнорирован и виновен. 

В одном письме Ф. Ницше писал: «В Германии, хотя мне идет уже 45-й год и я опубликовал примерно пятнадцать книг… ни разу еще не доходило хотя бы до одного хоть сколько-нибудь стоящего обсуждения хотя бы одной моей книги. Нет недостатка и в злобных и клеветнических намеках в мой адрес; в журналах, и научных и ненаучных, царит ничем не сдерживаемый враждебный тон – но как же это вышло, что ни одна собака не возражает против этого? Что ни один не чувствует себя задетым, когда меня поливают грязью? И уже годами – никакого утешения, ни капли человечности, ни дуновения любви».

2) Далее в мире, в котором бог умер, человек стал на его место и стал вершить судьбу так, что мир содрогнулся не раз, утопая в крови. Общество, которое травит своего философского гения, неизбежно заканчивает кошмаром.

Какой тут вывод можно сделать? К черту покаяние. Люди остались прежними и так будет всегда. Они не хотят быть обвиненными, виноватыми, признавать вину и испытывать угрызения совести. Воспитывать категорией греха – это не работает, это издевательство над природой, с которой считаться нужно. Мы были и будем грешниками, даже если возьмем всю вину за всех на себя за всю историю.

Есть единственный доходчивый и цивилизованный способ воспитания – это болезненная расплата. Винить, рассчитывая на наличие у кого-то совести, совершенно не нужно. Совесть встречается в людях чрезвычайно редко. Ее нет, например, у В. Мацкевича – и я это далее обосную, поэтому, когда он взывает к совести у других, это несколько нечестно. Ему бы не мешало хоть где-то как-то смекнуть, что он шутит.

“Если мы такие умные, почему мы бедные?”

В этой статье причина бедности страны связывается с проблемой элиты. Картина следующая: в стране долго культивировались лженауки; лжеученые продолжают работать в системе, все бывшие научные коммунисты, историки КПСС и пр. сохраняют свои звания, степени и рабочие места. Кроме того, чиновники становятся учеными без защиты; пишутся под заказ диссертации; и даже когда такие случаи вскрываются, то реакции нет – нет должных скандалов, отставок, лопнувших репутаций, пересмотра правил защиты. В стране разрушен механизм оценки интеллекта, не работает принцип состязательности в науке. Вот, вероятно, поэтому все такие бедные.

Все изложенное, безусловно, вопиюще порочно, но пикантность ситуации в другом – в том, что В. Мацкевич имеет к обнаженной им самим проблеме некоторое отношение. Он относится к кругу минской интеллигенции (Ю. Чернявская, Ю. Зиссер, В. Некляев, Е. Липкович и пр.), образовавшейся вокруг Кима Хадеева, который этих лжеученых своим умом массово порождал!

В свое время от его ближайшей ученицы я узнал массу подробностей об этом гениальном человеке, а теперь в сети вполне достаточно информации и непосредственных свидетельств, в которых многие детали даже не скрываются. В общем, этот гений всю жизнь занимался написанием кандидатских и докторских диссертаций под заказ, и написал их около полусотни.

Что было дальше – очень легко представить. В сложившейся системе диссертации, конечно же, защищались, потом остепенившиеся путем обмана товарищи очень быстро попадали в государственные кресла начальников, занимали университетские кафедры, становились научными руководителями, получали государственные надбавки за свою ученость и т.д. Разумеется, за десятилетия они очень глубоко укоренились в системе страны и оттуда их каленым железом не вытравить.

Весь круг хадеевской интеллигенции прекрасно знал, чем занимался Ким Хадеев. Это значит, что в системе ценностей всех этих людей делать подобное для страны – допустимо, приемлемо, нормально и даже повод возгордиться своим гениальным гуру. Они приняли это, они с этим согласились, понимаете?

Их можно понять – перед ними яркий гений, который их в состоянии раскрыть. Ему за это прощали все – он сидел в тюрьме, оскорблял своих учеников матерной бранью, был выпивохой и, кстати, не скрывал, что он – гомосексуалист. Но все это мелочи на фоне другого – хадеевский круг интеллигенции де-факто простил ему то, что он запустил в элиту страны множество циничных и необразованных кадров.

Несколько цитат В. Мацкевича: «Ким мне казался одним из таких людей, которых надо раскручивать»; «если вы не знаете, кто такой Ким, мне не о чем с вами разговаривать, вы не знаете Минска», «для меня во многом лицо Минска – это лицо Кима»; «когда я приехал и увидел, что Ким здесь есть, здесь есть история, есть культура» (Из его выступления на публичной лекции Ю. Чернявской «Пророк в отечестве», 11 ноября 2011 года.).

Какая вырисовывается картина, если взглянуть по-иезуитски? Вот есть В. Мацкевич – философ и учитель, который своими установками лечит и калечит; есть В. Мацкевич – праведник-христианин, обличающий других в грехах, призывающий к покаянию; есть В. Мацкевич – патриот, озабоченный «Думать Беларусь», европейским выбором и т.д.; и есть В. Мацкевич – советский интеллигент, одновременно беспринципный и человечный, восхищенный гением, который лечит свой ближний круг, а вот страну – калечит по голове, причем надолго и в исторически сложное время.

Я даже не обвиняю Кима Хадеева – страна его самого калечила и он ей по-своему мстил. Каждый вправе исходить из собственного интереса, а не думать интересом большого сообщества, в котором множество незнакомых людей.

Но вот «думать страну» и одновременно восхищаться гением, который элиту страны гробит – это как? Как можно всем трубить в публикации о проблеме с элитой как о причине бедности, попивая чифирь в гостях у того, кто эту проблему своим умом всю жизнь усугублял?

Чем здесь в плане совести и морали В. Мацкевич уступает Н. Чергинцу, как вы думаете, Е. Липкович? Почему «думать-страну»-патриот и праведник, озабоченный проблемой элиты, не узнал непосредственно у Кима Хадеева все имена тех, кому он и что писал? Почему эти имена до сих пор никем из представителей хадеевского круга публично не озвучены? А как насчет провести расследование, экспертизы, подготовить доказательную базу и представить стране результаты?

Я могу поставить еще очень много неудобных вопросов, но это бессмысленно, потому что тут все понятно: все со всеми связаны; портить отношения рискованно; все от всех зависимы; из-за этого беспринципны; никто никогда никуда по-настоящему не дернется; кто дергается – болезненно расплачивается. Это – такитребщина.

В 1905 г. одна местная Цётка описывала в стихотворении реальную картину: кровь льется рекой, нищета, голод, оброк, рабство, из семей забирают воевать мужчин, протестующие расстреливаются, а народ не удивляется, молчит и платит, потому что так и надо – «так-i-трэба».

Эту установку закрепили репрессиями в 1937 г., а теперь даже закреплять ничего не надо – она глубоко сидит. И в стране такая культура, которая ее воспроизводит, и такая образцово-показательная интеллигенция, которой страшно рыпаться даже там, где критичного для жизни нет.

Вас можно понять и принять – вы ничего не решаете и ни на что существенно не влияете. Вас, как и многих других, бессмысленно пинать, потому что вы – обычные уязвимые и зависимые люди с ограниченными возможностями высказывания и действия. Вам не позволено в реальности слишком многое, вас жалко, как и многих.

Проблема совсем в другом – вы занимаетесь каким-то театром абсурда, замалчивая абсурд: грешники призывают к покаянию; бессовестные давят на совесть; беспринципные изображают принципиальных; имитаторы – умных; безнадежные – перспективных; циники – трогательно-человечных.

Вы очень хорошо умеете абстрагироваться, закрывая глаза на одно и открывая их на другое, но у вас совсем перекрутились мозги и в них какой-то ненормальный кошмар. Науку смешали с блогосферой, философию – с догмой, кантианство – с православием, патриотизм – с цинизмом и т. д. Было бы сносно, если бы все это у вас самих оставалось достоянием в голове, но вы же людей такитребщине учите.

Такитребщину в культуре важно ничтожить, иначе из поколения в поколения воспроизводятся несчастные бедные и глупые люди с убитыми инстинктами и мозгами, а их можно сохранять в норме. В этом плане поучителен анекдот в бане про Рабиновича: на шее крестик, но при снятых трусах обнаруживается, что он обрезан, как положено правоверному иудею. Вот ему и говорят: «Вы или крестик снимите, или трусы наденьте!»

Речь давно и совсем не о совести – совесть была у Иисуса, у Иуды, у Ницше – и все они кончили плохо. Вы просто играете свой спектакль, пренебрегая законами даже сюрреалистического жанра, и это заметно даже при поверхностном «навстречном» рассмотрении – достаточно просто сопоставить некоторые факты. Это раздражает, вам невозможно верить – играйте получше, товарищи, стыдно смотреть.

“Труд – дело чести?”

Очень актуальная тема статьи и очень обширная – о ней что-то сказать может каждый. По существу – этой проблематикой стоило бы заниматься НИИ с опорой на весь мировой опыт исследований. Вместо этого – В. Мацкевич с публицистическими утверждениями, акцентами, оценками. 

Точка зрения на фоне множества других точек зрения ничтожна. В мире ничего не изменилось, когда, положим, гелиоцентризм утверждал в начале III века до н. э. Аристарх Самосский, а вот когда в XVI веке аналогично утверждал Н. Коперник – наступила научная революция. Точка зрения у них была одна, а основание – несоразмерно.

Вот у В. Мацкевича есть точка зрения, а у Сверхмацкевича должно быть основание. Аргументация у него публицистическая – с таким уровнем основательности можно приводить и приводить контраргументы, но бессмысленно сталкивать домысел с домыслом. Все это неизбежно ведет к тому, что темой надо заниматься настолько глубоко, что лучше сразу провалиться в Тартарос.

И вот там – про труд как дело чести было бы неплохо спросить у Сизифа. Не остался ли он навсегда безработным вследствие массового наплыва трудящихся за последние пятьсот лет? Не обижен ли он из-за этого на Лютера, на Ленина? Если ничего не изменилось, то можно заглянуть в Аид и докучать там своими точками зрения М. Веберу. Этому ценителю идеальных типов, способному даже алчного колониалиста превратить в трудолюбивого протестанта, тема труда как чести определенно придется по душе.

Сухой остаток

В книге есть еще ряд материалов социально-политического, публицистического, религиозного, исторического, автобиографического толка – я все пристально изучил, но их детальное рассмотрение было бы и без того избыточным переживанием подробностей, впадать в которое в свете изложенного уже нет никакой необходимости.

Заключение

1. В. Мацкевич реально способен вдохновить на мышление, но в извращенной манере – от противного. Так вдохновиться могут лишь те, кто способен по-настоящему его интеллектуально ничтожить и имеет желание и возможности этим заниматься. Для среды это довольно-таки исключительное явление, потому что захотеть поймать и съесть утконоса, тем более слепого и рыжего, мало у кого хватит энтузиазма – это для редкостных гурманов и ценителей, поскольку он достаточно невкусный, можно отравиться клювом и шпорами, подавиться хвостом и шерстью. Мясо, хоть и специфически смрадное (у утконоса нет желудка – сказывается), но, само собой, деликатесное – первозвериная дичь со сложным и необычным послевкусием. Раз в жизни попробовать стоит, чтобы хотя бы понять, как он дошел до такой жизни своим особым путем развития. После него и тар-тар, и рибай на косточке, и даже ломоть сала покажутся настоящим праздником, напомнив о чем-то близком и родном – с домашним скотом у нас все-таки культурно и эволюционно намного больше общего, нежели с утконосом.

2. В назидание дорогим интеллектуалам нашей социокультурной локализации и их потомкам – если вы все-таки хотите жить, а не желаете оказаться на месте разорванного и съеденного утконоса, вам необходима культура критики и дискуссии. В ней напрямую оскорблять личность собеседника – это запретный прием. Нужно соблюдать это формальное правило всегда, как бы не раздражала критика, которая бывает очень болезненной – ее любят разве что мазохисты и перфекционисты, а, например, верующие ее ненавидят, потому что она подчеркивает в них делирий, от осознания которого обрушивается их мир. Реагируйте на аргументы – контраргументами, пристойно себя ведите. Если не можете терпеть – признавайте поражение, спасайтесь бегством, впадайте в ступор, это не стыдно. После прямых личных оскорблений, как правило, происходит разрыв и диалог заканчивается навсегда – это не конструктивно. Многие пребывают в этой ловушке с испорченными отношениями и мыслят личными обидами, которые ничтожат потенциал и влияют на перспективы. Глупо так и вести себя, и реагировать, и злопамятствовать.

3.Фаршмак-в-очки – это предельный пограничный знак для этики, культуры, критики. Прямо в лицо такой жест недопустим, а вот в очки – это последний семиотический рубеж, на котором можно или нельзя – висит на волоске. Если нет метонимии (очки=личность), то можно, а если есть – нельзя. Объективно и однозначно установить, есть она или нет – невозможно – это поле для интерпретации сторон, различного рода домыслов и манипуляций. Это интрига, у которой нет однозначного разрешения, и это должно бесить. Думая над тем, прямое это оскорбление личности или опосредованное ироничное глумление над ее оптическим прибором, можно легко заразиться бешенством, покрыться язвами и уподобиться селедке, которая была обнаружена в покоях Гобсека. Она заплесневела от его алчности – он предпочел дать ей стухнуть, нежели продать, потому что его не устроила цена. Из-за того, что каждый мыслит, исходя из собственной алчности, возникает множество противоречий и общих проблем. Тут скрыта моральная дилемма, о которой знает каждый коррупционер, – каким интересом руководствоваться, собственным или общим? Они ведь далеко не всегда совпадают, а иногда и вовсе противоположны друг другу. Тем, кто думает интересом страны, нужно забыть о себе навсегда, иначе кончится это плохо. Фаршмак-в-очки – это катализатор этой противоречивой подоплеки. Если после него с головой лучше не станет, то остается констатировать безнадежный случай и бесполезность любой терапии.

4. Хотелось бы заключить, что В. Мацкевич – не очень здоровый и даже отчаянный утконос, совсем не Кант. Если бы у него хоть чуточку работала электрорецепция, он бы определенно понимал сразу, какой разряд рискует отхватить, потревожив Валепардона. Ситуация в корне меняется, если он сам именно так и хотел. – Ну доколе можно оставаться однопроходным первозверем, прятать в себе тестикулы, откладывать яйца на потом, брызгаться ядовитой слюной и раздвоенным пенисом передавать традицию от нудистов? Ему бы с каким-нибудь У. Черчиллем подружиться – хотя бы в Аиде, а для этого нужно пройти отбор – стать сверх!

5. Чтобы стать сверх, что нужно делать В. Мацкевичу? Выписываю ему безвозмездно личную инструкцию, которая в моем исполнении под заказ стоила бы ящик армянского Двина:

– уничтожить в себе идеолога всех мастей – стать философом, а еще лучше – порвать с философией как с малозначимой субкультурой – вне ее можно мыслить не только хуже, но и лучше;

– выключить чванство и включить самокритику, возненавидеть несовершенство и делирий в себе и в других, направив на его исправление собственные амбиции; 
– превосходить себя – своего главного оппонента;
– выработать в себе качественное философское мышление, способное вдохновлять других и служить примером;
– забыть навсегда об опоре на чужие концепции и в муках создать свою – самую лучшую, оригинальную, новую и безупречную;
– работать, представлять результаты и не кичиться, пока среди интеллектуалов не пойдет молва, что появился новый Аристотель, Кант и Хайдеггер нашего времени;
– видеть проблемы внутри и снаружи, ставить вопросы, решать их и отвечать на конкретный вопрос «что делать», чтобы проблему реально разрешить, а не фантазировать и демагогить;
– за компетенциями – к мировому опыту; 
– за свежими мыслями – в пограничные ситуации.

6. Человеку, перед которым стоит столько задач для трансформации себя в новое качество, необходимо прекратить быть таким же – учить других (тут еще думать и думать, чему учить!), лечить, бормотать обо всем в своих текстах. Ему надо учить себя-нового и опровергать себя-прежнего. Такая практика неизбежно подводит к пониманию того, что прежде он делал что-то не так – и не только себе, но другим людям. Он задавал им неадекватные установки, подкреплял их искаженными представлениями, разносил делирий, демонстрировал плохие образцы культуры, ума, письма и мысли. Надо иметь мужество признавать свою проблемность, извиняться за свои ошибки перед другими, можно и раскаиваться. В такой ситуации назревает страшный философский и этический вопрос – зачем учить, когда не ясно чему? Себя нужно учить и лечить, а потом уже других, если толк будет.

7. Установка «думать страну» прекрасна патриотически, идеологически, но по-философски думать ее невозможно – кругом такитребщина, провинциальность, бескультурье, невежество, отсутствие своевременных и конструктивных реакций на вызовы, стратегические ошибки с проеденными тактическими успехами, тлен, нищета, зависимость, чванство, фанаберия, одни и те же люди – бессмысленность баррикад. Можно обманывать себя и думать позитивно, но так давно делает телевидение, и что? Ну а если критически – сразу приоткрываются авгиевы конюшни, и что? Геракл за день их отмоет при помощи рек, да? Нужно много и долго думать «что думать», «как думать», «для чего думать», «куда думать», «зачем» и «что делать» со всем этим. Тут только метафизикой заниматься остается.

Занавес.

Post Scriptum

Закономерный вопрос, который встает, когда читатель встречается с таким бесподобным опусом – а что за автор, что он сделал и кто он такой? Если вы думаете, что можете свести меня к адекватному представлению в своем сознании, то это очень самонадеянно и смешно. Я живу в безграничном универсуме со своей собственной философией и о себе сам довольно мало знаю. Концептуальные основания моей философии изложены в работе«Принципы новой метафизики». Она краткая, сложная и бездонная. Я посвятил год своей жизни, чтобы свести все свои мысли за всю свою жизнь к ней. Я живу по этим принципам и постепенно раскрываю их в своих других работах, чтобы все становилось более и более понятно. 

И, пожалуй, не мешало бы сказать, что я написал эту работу за свой счет и потратил на нее свое время. Это, конечно, мое решение и авантюра, мне никто не обязан и я не требую, но если вам моя работа пришлась по нраву, то не стесняйтесь вносить свой личный вклад в покрытие моих текущих и будущих издержек. Я могу их себе позволить сам, но трудиться на общественных началах – это как воевать без провианта – очень и очень скучно. Философии нет в том числе потому, что общество не в состоянии ее адекватно поддерживать, не забывайте. 

Евгений Руцкий. Оригинал опубликован на сайте BASILEUS