Простой волюнтаристский демонтаж государства бесполезен, приведёт сначала к бессмысленным жертвам, а впоследствии — к повторению истории, включая Аушвиц.
По следам дискуссии с анархистами, состоявшейся в отделении милиции.
По следам дискуссии с анархистами, состоявшейся в отделении милиции.
«Государство никоим образом не представляет из себя силы, извне навязанной обществу. Государство не есть также «действительность нравственной идеи», «образ и действительность разума», как утверждает Гегель. Государство есть продукт общества на известной ступени развития; государство есть признание, что это общество запуталось в неразрешимое противоречие с самим собой, раскололось на непримиримые противоположности, избавиться от которых оно бессильно. А чтобы эти противоположности, классы с противоречивыми экономическими интересами, не пожрали друг друга и общества в бесплодной борьбе, для этого стала необходимой сила, стоящая, по-видимому, над обществом, сила, которая бы умеряла столкновение, держала его в границах «порядка». И эта сила, происшедшая из общества, но ставящая себя над ним, все более и более отчуждающая себя от него, есть государство»
[Ф. Энгельс, “Происхождение семьи, частной собственности и государства»]
Государство — дьявольский аппарат подавления. Поэтому по-человечески понятно желание избавиться от него. Проблема в том, что этот аппарат возникает одновременно с разделением труда, одновременно с возникновением общественных классов. Поэтому проведённый всерьёз демонтаж государства автоматически означает возврат к общественно-экономическим отношениям, существовавшим до неолитической революции. По сравнению с этим проектом, “консервативные революционеры” вроде А. Дугина — отмороженные леваки-прогрессисты.
Процесс возврата человечество в невинное детское состояние не может не быть максимально кровавым. Даже если мы сумеем убедить человечество в необходимости этого возврата, наша планета не сможет прокормить миллиарды охотников-собирателей. Для этого нужны технологии, в том числе технологии, направленные на охрану окружающей среды.
Следующей задачей было бы обеспечить то, что человечество не пойдёт по старому (и вполне логичному, естественному) пути.
«Государство возникает там, тогда и постольку, где, когда и поскольку классовые противоречия объективно не могут быть примирены»
[Ленин В., “Государство и революция”]
Как обеспечить это, не имея инструмента подавления? Физически невозможно. Можно представить некую “религию опрощения и антигосударственности”, которая заменит это подавление силой веры и убеждения. Но религии смертны. И ни один “животворящий крест” ещё не остановил танковую дивизию.
«Чтобы добиться осязаемых политических результатов в стране, Лаваль нанес трехдневный визит в Москву, где был радушно принят Сталиным. Они вели долгие переговоры, из которых можно здесь воспроизвести один отрывок, нигде до сих пор не опубликованный. Сталин и Молотов, конечно, стремились прежде всего выяснить, какова будет численность французской армии на Западном фронте, сколько дивизий, каков срок службы. После того как с вопросами такого характера было покончено, Лаваль спросил:
«Не можете ли вы сделать что-нибудь для поощрения религии и католиков в России? Это бы так помогло мне в делах с папой».
«Ого! — воскликнул Сталин. — Папа! А у него сколько дивизий?»
[Черчилль У. Вторая мировая война]
Если у этого нового общества не найдётся в нужный момент танковой дивизии, случится неизбежное. Одна из групп охотников-собирателей снова совершит “первородный грех”: посеет пшеницу или овёс, построит деревню, кузницу и хату лекаря, назначит старосту. Потом несколько деревень решат, что им удобнее вести совместное хозяйство. Появится новый Иосиф, который отправит своих комиссаров на продразвёрстку. Крестьяне сначала будут возмущаться и протестовать. Но в голодный год мудрость нового Иосифа станет очевидной для большинства. Меньшинство уничтожат. А там уже и до пирамид недалеко…
Собиратели проиграют историческую гонку. Перед ними встанет жестокий выбор: или тоже совершить “грехопадение” неолитической революции, или быть уничтоженными.
«И поразил Саул Амалика от Хавилы до окрестностей Сура, что пред Египтом; и Агага, царя Амаликова, захватил живого, а народ весь истребил мечом [и Иерима умертвил]. Но Саул и народ пощадили Агага и лучших из овец и волов и откормленных ягнят, и все хорошее, и не хотели истребить, а все вещи маловажные и худые истребили. И было слово Господа к Самуилу такое: жалею, что поставил Я Саула царём, ибо он отвратился от Меня и слова Моего не исполнил».
[Первая книга царств, 15]
Поэтому повторюсь: попытки вернуться к счастливому безгосударственному детству человечества не приведут ни к чему, кроме бессмысленных жертв и повторения истории, включая Аушвиц и Гулаг.
Адорно говорил, что после Аушвица нельзя писать стихов (в том смысле, что это важный общечеловеческий экзистенциальный опыт и нельзя писать стихи так, как до него). А можно ли после Аушвица повторять Аушвиц? И главное, нужно ли?
Значит ли это, что безгосударственное общество невозможно? Нет, не значит. Но к нему нужно идти как-то иначе. Это не путь назад в детство, а путь вперёд, к зрелости человечества. Не волюнтаристский акт, а осмысленное управление естественными, не зависящими от нашего к ним отношения, процессами развития общества. Процессами, которые породили государство и, надеюсь, его уничтожат.
Как это будет выглядеть? У меня пока нет ответа. XX век показал нам, КАК НЕЛЬЗЯ действовать. Ради спасения человечества, нам придётся осмыслить этот отрицательный опыт и выйти к новым горизонтам, к некоему новому, положительному опыту.
«Пустота. Но при мысли о ней
видишь вдруг как бы свет ниоткуда.
Знал бы Ирод, что чем он сильней,
тем верней, неизбежнее чудо.
Постоянство такого родства –
основной механизм Рождества.
То и празднуют нынче везде,
что Его приближенье, сдвигая
все столы. Не потребность в звезде
пусть еще, но уж воля благая
в человеках видна издали,
и костры пастухи разожгли».
[И. Бродский].
[И. Бродский].
About The Author
